Анна Кэмпбелл - Семь ночей в постели повесы

– Что-нибудь, чтобы восстановить силы после путешествия. – Гордость его восставала против того, как он молит о еще одной минуте, еще одном часе, но ему было уже все равно.

Она покачала головой.

– Нет, Джозеф.

– «Нет, Джозеф». Ты только и знаешь, что говоришь это, – отозвался он с гневными нотками в голосе. Он понимал, что несправедлив, но был так чертовски несчастен.

Ее улыбка наполнилась теплом, которое успокоило его гнев.

– Не всегда, – возразила Сидони.

Он закрыл глаза, когда воспоминания о бурных ночах нахлынули на него. Боже правый, если так пойдет и дальше, он будет скулить как брошенный щенок.

Она вновь дотронулась до его изуродованной щеки.

– Просто… поцелуй меня на прощание.

Он говорил себе, что через неделю она вернется. Наверняка одумается, посмотрев в лицо одинокой реальности. Наверняка будет скучать по нему так же, как и он будет скучать по ней. Но это не то, что он чувствовал. У него было чувство, будто она покидает его навсегда.

Джозеф затащил ее в тень лестницы, скрывая от всех в доме, и медленно обвил руками, наслаждаясь тем, как идеально сливается она с его телом. Ее ладони скользнули вверх по груди, оставляя огненный след даже сквозь одежду, и сплелись на затылке. Он смотрел на нее не отрываясь, запечатлевая в памяти каждую черточку: большие сияющие глаза, брови вразлет, заостренный решительный подбородок, указывающий на скрывающееся под мягкостью упрямство. А разве он этого не знал? Если бы она не была упрямой, то все еще оставалась бы в его постели. Если бы она не была упрямой, он не любил бы ее так сильно.

Голова его опустилась. Сочные губы Сидони приоткрылись, и страсть вспыхнула, как было всегда, когда они целовались. Кровь вскипела и требовательно застучала в жилах. Он просунул язык ей в рот, заявляя права на то, что она отрицала словами, но подтверждала каждой лаской. Она тихо застонала и ответила на поцелуй с жадностью, словно стремилась поместить целую жизнь в одно объятие.

Но очень скоро поцелуй изменился, его огонь отступал до тех пор, пока не осталась лишь кучка угольев. Осознание, что это прощание, грозило разорвать его щемящее сердце надвое. Она тихонько всхлипнула и медленно, неохотно отстранилась.

Джозеф отпустил ее. А что ему оставалось? Он же обещал ей свободу, если она выйдет за него. Если он принудит ее сейчас, то окажется тем самым тираном, которого она так боится приобрести в муже.

Очень медленно опустила Сидони руки, словно ей было невыносимо трудно отрываться от него. Слезы блестели в темных глазах, но голову она держала высоко, а спину – прямо.

– Отведи меня в Барстоу-холл, Джозеф.

Сидони не нужен был ключ, она могла проскользнуть в Барстоу-холл через кухню. В этот час слуги обычно собирались на чай. К ее удивлению, огромная кухня оказалась пуста. Она приготовила байку о своей поездке в Лондон, но слушать ее было некому. Не понадобились ей и отговорки о том, что один из городских друзей Роберты высадил ее у ворот, спеша по какому-то срочному делу.

Не встретила она никого из слуг и проходя по дому. Тишина была какой-то жутковатой, неестественной. Озноб пробежал по коже. Комнаты были холодными и темными.

– Эй?..

Единственным ответом было эхо от ее голоса. Что, бога ради, произошло в доме в ее отсутствие? Неужели Уильям уволил прислугу? Она знала, что дела у ее зятя плохи, но не предполагала, что настолько.

Она шла к своей комнате по коридору второго этажа, когда услышала глухой стук, донесшийся из классной комнаты наверху. От страха екнуло сердце. Неужели грабитель? Впрочем, брать в доме особо нечего. Уильям продал все ценное. То немногое, что оставалось после того, как отец Джозефа освободил дом незадолго до своей смерти.

Она тихонько поставила на пол саквояж и взяла надбитую глиняную вазу с пристенного столика. Если бы она была целой, Уильям уже давно продал бы ее.

Ступая на цыпочках, Сидони преодолела еще один лестничный пролет, осторожно приоткрыла дверь детской и подняла вазу над головой. Но тут же выронила ее от неожиданности.

– Роберта? – вскрикнула она под грохот разлетевшихся по полу глиняных черепков.

Сестра резко развернулась от битком набитых пыльных полок вдоль стены. У ног ее стояли два раскрытых саквояжа. Один был доверху набит игрушками, второй – пустой.

– Боже праведный, ты до смерти напугала меня. – Роберта бросилась вперед, наступая на осколки вазы, и обняла сестру. – Ты как? Я так волновалась за тебя.

Сидони обняла Роберту, почувствовав, как та напряжена и дрожит. В последнее время она постоянно была дерганой, но сегодняшняя дрожь превосходила ее обычную нервозность. Случилось что-то серьезное.

– Со мной все хорошо.

Роберта отодвинулась на расстояние вытянутых рук и, нахмурившись, окинула Сидони внимательным взглядом.

– Не слишком-то подходящий ответ для женщины, которая только что вернулась из логова чудовища.

– Он не чудовище.

– Он не обидел тебя?

Что сказать?

– Нет.

– Я так рада. Хотя с трудом в это верю. Непременно должна все услышать, но не сейчас. Сейчас ты должна помочь мне. – Роберта повернулась, схватила игрушки с полки и сунула их в пустую сумку.

Нехорошее предчувствие кольнуло Сидони, когда она наконец как следует разглядела Роберту. Сестра выглядела ужасно – вздернутой и неопрятной, тогда как леди Холбрук всегда появлялась на людях комильфо. Подол зеленого муслинового платья был в пыли, алебастровая щека испачкана, а прическа вот-вот развалится.

– Что, бога ради, ты делаешь? Где слуги?

Нетвердыми руками Роберта сунула треснувшую грифельную доску в пустой саквояж.

– Я отпустила их на вечер. Они доносчики и шпионы.

По привычке Сидони проверила, нет ли на Роберте следов побоев, но та, похоже, была невредима.

– С тобой все хорошо?

Избегая ее взгляда, Роберта схватила коробку с оловянными солдатиками и запихнула ее в сумку.

– Конечно. Ох ты Господи, ну почему это не влезает!

Сидони кинулась к сестре, схватила ее за руки и держала их до тех пор, пока не завладела безраздельно вниманием Роберты. Вблизи Сидони увидела слепую панику, охватившую ее.

– Что стряслось, Роберта? Что сделал Уильям?

Что, во имя всего святого, происходит? Быть может, Уильяму стало известно об ущербе, который ему нанес Джозеф? Неужели психическая неуравновешенность, о которой упоминал герцог в замке Крейвен, переросла в настоящее безумие?

Сидони видела, что Роберта слишком рассеяна, чтобы думать о чем-то, кроме сиюминутного. Страх перевешивал в ее сознании все, даже ту опасность, которой она подвергла Сидони, отослав в замок Крейвен.

– Сейчас мы не можем говорить. – Роберта выдернула свои руки из рук сестры. – Нам надо исчезнуть до приезда Уильяма.