Диана Гэблдон - Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками

– Кажется, вы правы, – кивнула она. – Сейчас у меня нет времени как следует поразмышлять над всем этим, – она покосилась в сторону двери, в темном проеме которой мелькнула фигура санитара, тащившего мешок с корпией, – но здесь действительно есть что-то странное.

Она сложила листки бумаги на столе в аккуратную стопку.

– Очень странное, – добавила она.

– Как бы там ни было, матушка, но не могли бы вы, обладая вашим даром, все же разъяснить, в чем тут фокус. Да, это сложно, я полагаю, это некий шифр, а язык, на котором составлено послание, английский, в то время как текст песен написан по-немецки.

Матушка Хильдегард издала тихий удивленный возглас:

– По-английски? Вы уверены?

Джейми покачал головой:

– Нет, далеко не уверен, а всего лишь предполагаю. По одной причине: песня прислана из Англии.

– Что ж, месье, – она слегка приподняла бровь, – ваша жена говорит по-английски. Полагаю, вы готовы пожертвовать ее обществом, если она согласится помочь мне сделать для вас это маленькое одолжение.

Джейми смотрел на нее с полуулыбкой на лице. Затем перевел взгляд вниз, к ногам, где расположился Бутон. Бакенбарды пса дрожали от еле сдерживаемого рычания.

– Предлагаю вам сделку, матушка, – сказал он. – Если ваша собачка не откусит мне задницу, когда я буду выходить отсюда, моя жена в полном вашем распоряжении.

Итак, в тот вечер, вместо того чтобы отправиться домой на улицу Тремулен, я поужинала с сестрами в монастырской трапезной за длинным столом и вернулась в личные покои матушки Хильдегард.

У настоятельницы было три комнаты. Первая обставлена как гостиная, достаточно роскошно – ведь именно здесь она принимала своих официальных гостей. Вторая же просто потрясла меня, очевидно, потому, что я не ожидала увидеть ничего подобного. Сперва показалось, что обстановка этого небольшого помещения состоит всего лишь из одного предмета – огромного клавесина из блестящего, прекрасно отполированного орехового дерева, верх и крышка которого над клавишами из слоновой кости были украшены ручной росписью в виде мелких цветочков на изящно изогнутой лозе.

Осмотревшись по сторонам, я обнаружила в комнате и другие предметы, в том числе книжные полки, целиком занимающие одну из стен и забитые трудами по музыковедению, а также нотами, подобными тем, что матушка Хильдегард поставила сейчас на пюпитр клавесина.

Жестом она пригласила меня присесть в кресло, стоявшее возле маленького секретера у стены.

– Там есть бумага и чернила, миледи, – сказала она. – Теперь посмотрим, что может поведать нам этот маленький музыкальный отрывок.

Ноты были записаны на толстом пергаменте, линии четко расчерчивали бумагу. Сами ноты, ключи и знаки пауз были выписаны с невероятным тщанием; по всей видимости, перед нами был окончательный, беловой вариант. В верхней части листа красовалось название: «Lied des Landes», или, в переводе с немецкого, «Сельская песня».

– Название, как видите, предполагает нечто простое, незамысловатое, – сказала матушка Хильдегард, уткнув длинный костлявый палец в страницу. – А форма композиции совсем иная. Вы умеете читать ноты?

Крупная правая рука с коротко подстриженными ногтями и утолщенными суставами неожиданно нежно коснулась клавиш.

Перегнувшись через ее плечо, я пропела три первые строчки отрывка, стараясь как можно правильнее произносить немецкие слова. Она перестала играть и обернулась ко мне:

– Это основная мелодия. Она повторяется в вариациях, но каких вариациях!.. И знаете, это напомнило мне кое о ком. Об одном маленьком старичке немце по имени Бах, он иногда посылает мне свои сочинения.

Она небрежно махнула рукой в сторону полок с рукописями.

– Он называет их изобретениями; надо сказать, они действительно весьма изобретательны, одновременно наигрываются как бы сразу три вариации, переплетаясь между собой. А это, – и она бросила взгляд на нотный листок на пюпитре, – напоминает неуклюжую имитацию одного из его произведений. Я даже готова поклясться…

Что-то бормоча себе под нос, она отодвинула табурет из орехового дерева, встала и направилась к полкам. Пальцы торопливо перебирали ряды рукописей. Наконец она нашла то, что искала, и возвратилась к клавесину с нотами.

– Вот произведения Баха. Довольно старые, не проглядывала их несколько лет… И все же я почти уверена…

Она погрузилась в молчание, быстро перелистывая ноты, лежавшие на коленях, и время от времени сверяясь с листком на пюпитре.

– Ага! – Испустив этот победный клич, она выхватила один листок из нот Баха и протянула мне. – Вот, смотрите!

Произведение называлось «Гольдберг-вариации» и было написано нетвердой, небрежной рукой. Я с благоговением коснулась бумаги и перевела взгляд на «Lied». Понадобилась лишь секунда, чтобы понять, что она имеет в виду.

– Вы правы, это одно и то же! – воскликнула я. – То там, то здесь заменена нота, но в целом это просто копия с оригинала Баха. Как все же странно!

– Разве? – с оттенком удовлетворения в голосе заметила она. – Теперь возникает вопрос: с какой целью этот анонимный композитор ворует мелодию и подает ее в столь необычной форме?

Вопрос был чисто риторический, а потому отвечать я не стала, а вместо этого задала свой собственный:

– Скажите, матушка, разве музыка Баха сейчас в моде?

Посещая салоны, я ни разу не слышала, чтобы там исполняли его произведения.

– Нет. – Она покачала головой. – Герр Бах мало известен во Франции. Кажется, лет пятнадцать-двадцать тому назад он пользовался определенной популярностью в Германии и Австрии, но даже там много поклонников его музыка не снискала. Боюсь, она довольно сложна для восприятия; сложна и изысканна, но в ней как бы нет сердца. Гм… Вот, видите?

Пальцы вновь принялись быстро листать нотные страницы.

– Этот человек повторяет ту же мелодию, почти ту же, но всякий раз меняет ключ. Полагаю, именно это заметил ваш муж, это очевидно любому, даже тому, кто не умеет читать ноты, а с переменой ключа меняется и тональность. А вот и знак…

Да, так и есть, каждый ключ был отмечен двойной вертикальной черточкой, за которой следовал новый дискантовый ключевой знак с понижением или повышением на полтона.

– В таком коротком отрывке тональность меняется несколько раз! – заметила она, выразительно постукивая по нотам. – И изменения эти лишены какого-либо смысла, во всяком случае с точки зрения теории музыки. Вот, глядите. Основной музыкальный материал тот же, но мы переходим из тональности с двумя бемолями, то есть из си-бемоль мажора к ля мажору с тремя диезами в ключе. Еще удивительнее то, как он переходит в тональность с двумя диезами, употребляя при этом соль-диез как случайный знак.