Кевин Милн - Девять уроков

– Черт возьми! – выругался я. – Это снова отбросит меня мяча на два, на три назад.

Я думал, что отец посмеется над моей ошибкой, но тот неожиданно сказал:

– Огаста, возьми вторую попытку.

В первый момент мне показалось, что я ослышался. Я и не знал, что в его лексиконе есть такое понятие, как вторая попытка. А уж использовать ее на поле для гольфа, пусть и миниатюрном… Немыслимо!

– Вторая попытка? Ты серьезно?

– Ради бога, это же не матч профессионалов. Мы просто развлекаемся. Ты совершил ошибку, и тебе стоит попробовать еще раз. Без этого у тебя нет шансов на выигрыш.

– Ты и правда так думаешь?

Он кивнул в такт с Первой леди.

С его благословения я взял мяч и вновь установил его для удара. На этот раз он укатился именно туда, куда я и хотел, – к Мемориалу Линкольна. Эту лунку я завершил тремя ударами, сравняв тем самым счет с отцом.

После того как мы записали результаты, Лондон бросил взгляд на крохотную копию Биг-Бена. До десяти оставалось всего пять минут.

– На сегодня все, – заметил он. – Думаю, наш урок закончен.

– Закончен? Но у меня же был шанс выиграть! Вдобавок, я до сих пор не знаю, что мне сказать Эрин по возвращении домой.

Лондон вопросительно вскинул брови. Весь его вид говорил: «Откуда такая невнимательность?»

Я мысленно перебрал в памяти каждую лунку, стараясь понять, что именно должно было подсказать мне выход из затруднительной ситуации. Все напрасно.

Отец раздраженно фыркнул.

– Огаста, все проще простого! Нужно дать Эрин вторую попытку. Наверняка она ждет такой возможности.

– Ты хочешь, чтобы я позволил ей переиграть?

Он кивнул головой.

– Что такое вторая попытка? Это возможность исправить ситуацию без заслуженного наказания. Это акт милосердия со стороны партнера. В жизни вторая попытка может выглядеть по-разному, но так или иначе все сводится к одной простой вещи – прощению .

Я присел рядом с рекой Потомак и окунул пальцы в холодную воду.

– Просто простить ее?

– Именно, – кивнул он. – Поскорее оставь все в прошлом и переходи к следующему броску. В этом случае Эрин тоже может смилостивиться и дать тебе вторую попытку – простить за то, что ты бросил ее одну на проклятой детской вечеринке.

– Даже не знаю, – вздохнул я. – Точнее, я понимаю, что должен дать Эрин возможность исправиться, но не знаю, получится ли у меня. Обычно это я совершаю какую-нибудь глупость…

– А она обычно дает тебе второй шанс?

Я кивнул.

Мы решили, что игра наша закончена, и немедленно ушли с поля. Отец повез меня к себе домой, чтобы я мог забрать машину. «Интересно, – подумалось мне, – а сам он никогда не мечтал о второй попытке?» Не успел я задать этот вопрос, как Лондон прервал молчание.

– Нет ничего проще, чем рассуждать о необходимости второй попытки, – заметил он, – а вот давать ее куда труднее. Ты и сам видишь, что я… я не тот, кем был раньше. Ты по праву злился на меня все эти годы. Я вел себя не так, как следовало бы настоящему отцу. Но я меняюсь… хоть и не очень быстро. Как думаешь, сможешь ты когда-нибудь…

Мне не следовало смеяться, но я ничего не мог с собой поделать.

– Смогу ли я простить тебя?

Лондон упорно смотрел на дорогу.

– Одной такой попытки я жду еще с тех пор, как ты был в старших классах.

– Ты это про гольф? – фыркнул я. – Ха! Я всегда знал, что ты стыдишься моей плохой игры, но даже не представлял, каким позором я для тебя являюсь, пока ты не выгнал меня из команды. Простить? Ну нет!

– Огаста, – было видно, что Лондон тщательно подбирает слова, – вся суть вторых попыток состоит в том, что они нужны обеим сторонам. Я уже говорил, что у меня были веские причины убрать тебя из команды. Я непременно расскажу о них… в свое время. Но что толку цепляться за былую враждебность? Тем самым ты делаешь больно только себе.

Минут пять мы ехали в полном молчании. Грязный снег летел из-под колес машины. Наблюдая за его брызгами, я думал о том, смогу ли когда-нибудь простить отца за то, что он отшвырнул меня, как сломанный колышек, в тот самый момент, когда я особенно нуждался в его одобрении. Пока что это казалось мне невозможным. По примеру своей матери я начал методично перечислять причины, позволяющие или не позволяющие простить Лондона. У меня нашлось немало поводов не прощать и только один, говорящий в его пользу. Ты должен простить его , подумал я, потому что он – твой отец . Верно, но каким отцом он для меня был? И с какой стати мне прислушиваться к его доводам, если сам он наказывал меня за малейший проступок?

Мы как раз проезжали поворот, на котором я несколько месяцев назад едва не сбил одержимого жаждой лося.

– Я прочел твои записки о смерти мамы, – промолвил я наконец.

– Я знаю.

– Так с какой стати ты толкуешь мне о прощении?

Слегка притормозив у очередного поворота, Лондон бросил на меня удивленный взгляд.

– В смысле?

– Да ты же образец застарелой враждебности!

Еще один удивленный взгляд.

– С какой стати ты так говоришь?

– Потому что это правда!

Лондон в ответ промолчал. Ему и не требовалось говорить – лицо и так все сказало за него. Очевидно, что мои слова глубоко задели его.

– Вот видишь, ты даже не берешься отрицать это! – продолжил я. – Ты таскаешь за собой такой эмоциональный багаж, который не под силу доброму десятку человек!

– Это не так.

– Правда? – Голос мой сочился сарказмом. – Тогда с какой стати ты развесил по всему дому сотни фотографий мамы? Она умерла двадцать лет назад, но ты, должно быть, до сих пор винишь в этом Бога.

Лицо у Лондона окаменело, а руки еще крепче сжали руль.

– А может, все эти годы ты винишь не Бога, а ее саму?

– Это почему же? – в замешательстве спросил Лондон.

Я умолк, пытаясь облечь в слова то, о чем даже не думал прежде.

– Да потому, – тихо сказал я, глядя в окно, – что она оставила тебя со мной .

Отец промолчал. Я с трудом заставил себя взглянуть на него – из страха, что лицо его подтвердит мою догадку. Однако Лондон лишь тихо покачивал головой. В глазах у него блестели слезы. Оставшуюся часть пути мы проехали молча.

Когда отец остановился, я быстро вышел и заспешил к своей машине. Лондон вышел вслед за мной. Лицо у него подергивалось, как будто он хотел сказать что-то, но не мог собраться с духом. Наконец, махнув на прощание рукой, он размеренным шагом направился к дому. Уже на пороге он неожиданно обернулся.

– Огаста? – прозвучал из темноты его голос. – Ты как-то спросил меня, взошло ли солнце после смерти твоей мамы.

– Я помню.

– Так вот, я… я хочу, чтобы ты знал… Не солнце над головой освещало мои дни. Это был сын, игравший у меня на коленях. Боюсь, я так и не сумел показать этого. Но ты должен знать, что никогда не был для меня позором. – Он шагнул за порог и закрыл за собой дверь.