Николь Фосселер - Сердце огненного острова

Пятьдесят флоринов.

Она обвела взглядом полутемный номер. Окна были открыты, но все равно было душно и слегка пахло плесенью. Через прорези в ставнях свет падал на кровать; белье на ней было изношенное, но чистое. Москитная сетка висела на простых веревках. Рядом с кроватью стоял ночной столик с лампой и пепельницей; слева от двери – шаткий шкаф, а прямо возле Флортье – туалетный столик с треснувшим зеркалом, и перед ним – ротанговый стул.

– Устраивайся, как тебе удобно, – сказал незнакомец, подошел к окну и закрыл обе створки. Снял пиджак, бросил его мимоходом на спинку стула, опустился на матрас и стал снимать ботинки и расстегивать рубашку.

Флортье было жутковато, но она запретила себе бояться и, тем более, показывать страх.

– Деньги, – сказала она. – Я хочу их видеть. Положите их на столик.

Он удивленно посмотрел на нее, но тут же усмехнулся.

– Ваше желание для меня закон, милая барышня. – Он залез в карман брюк и отсчитал от пачки нужные купюры. – …тридцать, сорок, пятьдесят. Вот – видишь? – Он поднял деньги над головой и положил на ночной столик. – Вот они. А теперь иди сюда, – добавил он нетерпеливо.

Флортье положила шляпу на столик для умывания, рядом поставила сумочку и сбросила с ног туфли. Дрожащими пальцами расстегивала крючки на лифе; казалось, у нее ушла на это целая вечность, но, наконец, она сняла платье и положила его на подлокотник стула. С крючками корсета она справилась легче и, прежде чем развязать пояс нижней юбки, спустила корсет вниз и перешагнула через него. Потом вытащила из прически шпильки, положила их на столик и энергично тряхнула головой; она знала, что у нее красивые волосы и что они особенно хороши, когда свободно падают на плечи. И вот она шагнула к нему.

Он с ухмылкой схватил ее за бедра и посадил верхом к себе на колени. Как покупатель щупает фрукты на базаре, чтобы определить их спелость, так и он ухватился за ее ягодицы.

– Ты и впрямь сладкая, – пробормотал он, разглядывая ее, и погладил по волосам и спине. Потом обхватил ладонью затылок и приблизил ее голову к своему лицу. Флортье уперлась кулаками в его грудь и хотела увернуться, но он держал ее крепко.

– Эй, я тебе заплатил, – добродушно проворчал он, прижался ртом к ее рту и глубоко вдвинул в него язык. Флортье ощутила его смолистый вкус, у нее от отвращения перехватило горло; тем не менее она пыталась ответить ему своим языком, но он не замечал этого, и она не стала стараться. Он ворочал языком словно маслобойка, а когда перестал, Флортье переборола желание умыть свое лицо.

Его губы оставили мокрый след на ее шее и впились в вырез рубашки; он схватил Флортье за бедра и прижал к себе. Она почувствовала, как он возбужден, вздрогнула, уперлась ладонями в его грудь и отодвинулась на край его коленей. Словно желая исправиться, она расстегнула пуговицы на своей рубашке и наклонилась вперед; преодолела себя и прижалась губами к его груди, покрытой легким пушком. Она была соленая на вкус и пахла чем-то, похожим на мускус, но это было терпимо. Он блаженно стонал, когда ее язык бродил по его коже. Альбертус ван Вик был хорошим учителем.

Он стянул с Флортье рубашку и восхищенно присвистнул сквозь зубы, увидев ее полные груди.

– Святая солома! Сама маленькая, будто ребенок… – Его руки обхватили ее узкую талию. – А тут… – Флортье окаменела, когда он приник к ее соску, и парень внезапно поднял голову. – Ты ведь не часто занималась этим, да?

Флортье покраснела и покачала головой. Не за деньги.

Он испуганно посмотрел на нее.

– Ты еще девственница?

При виде его испуга ее губы невольно растянулись в улыбке, немного горькой, и она снова покачала головой.

Он усмехнулся.

– Жалко. А выглядишь ты невинной. Настоящий ангелочек. – Нежно, но неловко он погладил ее по голове. – Не бойся. Я не грубый. – Он похлопал ладонью по матрасу. – Ложись.

Флортье послушалась и быстро сняла панталоны. Она не знала, как лечь, и легла на бок, положив голову на согнутую руку, и сомкнула колени.

Он поднялся и стал смотреть на нее. Его глаза жадно шарили по ее хрупкому телу с нежной округлостью бедер, пышной грудью и стройными ногами.

– Ну, парень, – хрипло прошептал он и утер ладонью губы. Мгновенно содрал с себя рубашку, брюки и подштанники и бросился к ней на постель.

Он сопел от возбуждения, как паровоз, его руки шарили по ее телу, мяли, гладили, а язык оставлял на коже блестящие полосы. Потом коленями раздвинул ее бедра и ворвался в нее. Флортье крепко зажмурилась; ей было неприятно, но не настолько, что невозможно терпеть. Так что она зря боялась. Его хриплое дыхание слышалось в одном ритме с его толчками, быстрее и быстрее, им вторил стук кровати. Вскоре после этого парень издал протяжный, подавленный стон, пару раз содрогнулся, скатился с Флортье и лег рядом с ней, тяжело дыша.

– Ты не возражаешь, если я закурю? – спросил он через некоторое время. Флортье покачала головой; ей казалось, что тело больше не принадлежало ей, что его парализовало. Краешком глаза она смотрела, как он встал и пошел к стулу, где висел пиджак. В его теле все было прямым; руки и ноги покрывал такой же нежный, золотистый пушок. Когда он повернулся, она поскорее отвела взгляд; ей не хотелось видеть его спереди.

Матрас закачался, когда он снова сел рядом с ней. Он дрожал; зажечь спичку получилось лишь со второй попытки, сигарета тоже не прикуривалась. Глубоко затянувшись, он выдохнул дым и лег.

– Между прочим, меня зовут Руди, – сказал он и почесал живот. – А тебя?

Флортье уставилась в потолок со множеством разветвленных трещин. В романах девушки легкого поведения всегда брали себе французские имена – Белла или Селеста – или имена цветов – Маргарита, Камилла или Роза.

– Флёр, – ответила она, наконец; одно из немногих французских слов, которые она знала.

– Флёр, – повторил он вполголоса. – Как же еще. – Флортье почувствовала его взгляд на своем лице. – Могу я тебя увидеть?

Флортье пожала плечами.

– Завтра?

– Мне все равно, – ответила она; в ее тело внезапно и болезненно вернулись ощущения. Она села.

Чуть позже она шла ватными ногами по Нордвейк. Несмотря на то, что она помылась и сделала себе прическу, все равно чувствовала себя липкой и растрепанной. Запах Руди еще оставался в ее носу и, казалось, прилип к коже. В промежности все болело, а при каждом шаге на панталоны сочилась жидкость. Но зато она могла не волноваться из-за нежелательной беременности. «Спасибо тебе, тетка Кокки», – желчно подумала она.

Деньги она сложила и сунула за лифчик; ей почему-то не хотелось нести их в сумочке. Но они обжигали ее кожу, а щеки были не менее горячими. Она не сомневалась, что все встречные видят по ней, чем она занималась, и на всякий случай шла с гордо поднятой головой. Ей было чуточку стыдно, но не больше, чем тогда, у ректора ван Вика, или после того вечера в Расамале. В сущности, все оказалось проще, чем она думала.