Эмма Марс - Спальня, в которой ты, он и я

Но если навечно оставшийся молодым популярный французский актер всем своим видом выражал утонченность и хрупкость, Дэвид Барле, напротив, источал силу и уверенность в себе, желание властвовать, железную волю и абсолютную уверенность идти во всем до победного конца. Возможно, это скрывалось в чуть более острых скулах, квадратном подбородке, в широких плечах и габаритах, которых не постыдился бы какой-нибудь регбист. А главное – его прямой взгляд со страницы газеты, он словно бросал вам вызов, приглашая к поединку.

– …не больше, чем три-четыре процента в год, то есть практически ничто… – продолжал разглагольствовать мой сосед, не замечая, что я его не слушаю.

BTV. Вот куда я должна пойти со своим дипломом, как только он окажется у меня в руках! Вот к чему призывает меня Барле с фотографии в « Ле Монд» на первой странице, так, по крайней мере, мне хотелось думать.

Отвратительный протяжный скрип тормозов остановившегося поезда вернул меня в реальность. Я вздрогнула и увидела в окне сине-белую табличку на перроне, как раз на уровне моих глаз: город Нантерр. Моя станция.

Я вскочила и опрометью кинулась к выходу из вагона, на бегу отдавив обе ноги Бертрану Пасадье. Я еле успела выскочить на перрон, двери электрички захлопнулись у меня за спиной. Мой сегодняшний воздыхатель остался внутри. Обескураженный, он стоял, открыв рот, прижавшись лбом к запотевшему стеклу. Я помахала ему вслед газетой, которую выхватила у него из рук, моя беспомощная улыбка стала парню наградой за потерю. Я не испытывала угрызений совести, совершив кражу. Сам Дэвид Барле, красовавшийся на первой странице « Ле Монд», ободряющим взглядом поздравлял меня со смелым поступком.

Домишко моей матери, Мод, находился всего в каких-нибудь трехстах метрах от станции. Скромный кирпичный домик, без садика, без какой-либо зелени вокруг, если не считать увитой плющом небольшой террасы, выходящей на улицу, скорее высокой, чем широкой, и довольно тесной. Сколько себя помню, мы всегда здесь жили вдвоем с мамой, никто никогда не заходил сюда, чтобы скрасить наше унылое существование.

Когда она заболела, я старалась как можно чаще быть с ней рядом, насколько мои занятия и подработка ради пропитания могли это позволить. Старалась взять на себя все домашние хлопоты, которые с некоторых пор превратились для нее в большую проблему: магазины, хозяйство, приготовление еды, уход за собой…

– Это ты, Эль? Ты была на занятиях?

Конечно, у мамы сохранились ее прекрасные волосы, но теперь они стали седыми. На бледном лице застыла восковая маска, заострив морщины и парализовав выражение чувств. Она оставалась собой, но мне с трудом подчас удавалось признать в ней ту маму, которую я знала раньше, обаятельную и самую лучшую в мире, сумевшую сделать мое детство без отца беззаботным и радостным.

Бывали дни, когда она не снимала свой старенький, расшитый узорами домашний халат. Незначительная деталь, вроде ничего особенного, но это доводило меня до слез. Я никогда не плакала при ней, давая волю чувствам лишь вечером, уже в своей комнате.

– Нет, Соня предложила работу, которую подыскала специально для меня.

– Ну и как? Интересная?

– Вроде да… или нет… Пока не знаю.

Мама не уставала без конца благодарить меня и хвалиться каждому, кто хотел ее слушать, что она произвела на свет такую заботливую дочь. А я вспоминала далекое детство, то время, когда она уходила на заработки задолго до того, как я просыпалась в своей кроватке; вспоминала, как на Рождество она всегда наряжала меня словно принцессу, хотя в кармане не было ни гроша; да и на мою учебу в престижном вузе она пожертвовала последние накопления, хотя имела полное право на старости лет тратить деньги на себя, на свое здоровье. Вот почему я старалась, как могла, поддержать, порадовать, а иногда даже побаловать мою милую мамочку.

– Посмотри, что я тебе принесла.

Я протянула ей белую коробочку со сладостями, перевязанную бирюзовой лентой.

– Что это? – живо спросила она, предвкушая удовольствие.

– Так, конфетки с ягодным вкусом: клубника, малина, вишня…

Маме очень нравились сладости из Парижа, ни с чем не сравнимое наслаждение. Я понимала эти маленькие капризы, но иногда приходилось идти на хитрость: я покупала на бегу коробочку конфет в лавке, прямо на станции, по дороге заворачивая ее в яркую подарочную бумагу из Парижа, купленную заранее. Ведь не важно, что за сладости были в коробке, какой марки и за какую цену, главное – сопровождающий ритуал, принятый между нами и доставляющий радость обеим.

Неожиданный звонок в дверь, резкий и дребезжащий, прервал счастливые минуты нашего общения. Фелисите, наша старая кошка, уже давно не выходившая из дому, потянулась у меня на коленях и лениво мяукнула.

– Ах! Черт возьми, я забыла предупредить. Звонил Фред и сказал, что вечером заедет за тобой. Должно быть, это он.

Еле сдерживая раздражение, я пошла открывать. За калиткой на улице вырисовывался силуэт в каске, верхом на черном мотоцикле с горячим мотором в тысячу кубических сантиметров. Конечно Фред, кто же еще! Мой дружок, он ходит за мной по пятам последние три года, и он – единственный, кого я познакомила с мамой. Фред Морино – юный бездельник, большой любитель военных искусств и многоцилиндровых мотоциклов, длинный как каланча, поджарый, мускулистый, всегда затянутый в черную кожу. Единственным его достоинством, на мой взгляд, является умение безропотно переносить мое постоянное нытье. Фред – мой поклонник, как раз такой, какого можно себе позволить в наших трущобах: мрачный, подозрительный, грубоватый, в вечном конфликте с самим собой и со всем миром.

– Привет, красотка! Почему ты еще не одета?

– Одета? С какой стати?

– Как? Разве мы не идем в кино? Через двадцать минут, в Ля Дефанс. Мать тебя не предупредила?

– Нет.

– Ну, тогда поторопись!

– Фред, маме сегодня нехорошо. Я должна с ней остаться.

Мне не нужно было оборачиваться, я спиной чувствовала, как из окна над входной дверью мама наблюдает за нами.

– У нее рецидив? – сухо спросил он безо всякого сострадания.

– Нет, просто нездоровится. И к тому же мне никуда не хочется идти.

Парень бросил на меня беглый взгляд, оставаясь верхом на железном коне. Потом перевел глаза на дом и внимательно его осмотрел, думая о своем.

– Полгода назад ты иначе со мной разговаривала, так ведь?

Слова были сказаны без желчи, без обиды, скорее, как просьба объяснить происходящее. Ему хотелось понять.

– Полгода назад моя мать не была при смерти, Фред, – ответила я сквозь зубы, опасаясь, как бы она не услышала наш разговор.

– Может, ты забыла, но мы почти договорились снять на двоих квартирку?