Эмма Марс - Спальня, в которой ты, он и я

– То есть сначала мне нужно прочитать то, что вы рекомендовали? Так?

Что там было в начале списка? Ах, да: « Тайные женщины »… Мне следовало воспринимать это как программу к действию? Что-то вроде подготовительного курса на первом этапе обучения? Может быть, Луи планировал поручить эту роль мне? Он хотел сделать из меня в конце обучения тайную женщину, с которой забавлялся бы, как с собственной игрушкой, втайне от своего брата, до тех пор, пока не надоест?

– Да, начать нужно с чтения, но это – далеко не все…

Он не закончил фразу, специально сделав интригующую паузу.

Вместо ответа на мой немой вопрос Луи наклонился к микрофону, позволяющему общаться с водителем, и назвал пункт назначения:

– В Тюильри, пожалуйста.

Двигатель заурчал громче, и ускорение прижало нас к сиденью из мягчайшей кожи. Приятно было ощущать скрытую мощь в послушном движении автомобиля, и я с удовольствием отдалась на волю его уверенного хода, наблюдая краешком глаза за Луи. Он явно нервничал, что-то его смущало. В чем он мог подозревать меня? Чего опасался? Он же сам только что разлучил меня с подругой, сам вмешался в мою жизнь и затеял эту игру, словно от нечего делать.

За окном вместо деревьев парка выросли дома. По замедлению хода и раздающимся звукам клаксонов других автомобилей вокруг нас я поняла, что мы въехали в Париж.

– Видите ли, Эль, невозможно продвигаться вперед в познании самого себя, в понимании своих чувств, не обращая внимания на обстановку, в которую погружено наше тело.

Подобные разглагольствования я не могла расценить иначе, как бессмысленный треп, вроде тех глупостей, которые он назидательным тоном проповедовал во время совещания по оформлению студии: «Разве вы не видите, что наша жизнь пуста и лишена возвышенного?»

Но тембр его голоса, манера произносить слова откликались во мне, касаясь невидимых струн, рождая, как нота ля , благотворную волну, постепенно проникающую в каждый орган, в каждую клеточку тела. Нельзя не признать, что Луи имеет надо мной власть, поскольку какие бы слова он ни произносил, что бы ни говорил, о чем бы ни рассуждал, у меня всегда мурашки бегали по спине.

– А дальше? – я решила притвориться дурочкой, которая не понимает туманных формулировок.

– Осмотритесь вокруг! Вы не увидите ни улицы, ни единой калитки, ни скамейки в городском парке, ни даже простого камня на тротуаре, где бы не остался след сладострастных историй разного рода. Можете быть уверены, что каждое место, каким бы маленьким оно ни было, хранит воспоминание о десятке или сотне поцелуев, жарких объятий и даже оргазмов!

Я, не раздумывая, продолжила его мысль:

– Разумеется! Но также и о слезах, криках о помощи, об убийствах и смерти…

– Вот тут вы глубоко заблуждаетесь, Эль. Конечно, наслаждение сопряжено с мучением, ему нужна небольшая доза страданий, чтобы расцвести, но любовь всегда берет верх над смертью. Слышите, Эль? Всегда!

Эрос и Танатос, стремление к жизни и стремление к смерти – их вечное соперничество за власть над человеческой природой: теоретический базис, заимствованный у Фрейда, в воззрениях Луи был понятен и не нов. Но если австрийский психолог имел в виду напряжение между этими силами, приводящее к психическому равновесию, то Луи пошел дальше, усмотрев в финале борьбы победу радости жизни над страхом смерти. А там, где его тезис вводил в сомнения или смущал, он привлекал исторический опыт и планетарное измерение:

– А знаете почему, Эль?

В его глазах блестел незнакомый огонь. Сам того не замечая, он придвинулся ко мне совсем близко, так, что я ощущала, какой жар исходит от него в эти минуты.

– Не знаю, – честно ответила я.

– Просто потому, что между смертью, то есть разрушением, и рождением, которое в конечном итоге к ней приводит, тела тысячи раз сближаются для любви, для наслаждения на этом огромном эротическом пространстве, которое вы видите перед глазами. Пейзаж вокруг нас, и здесь, и там – повсюду, усеян воспоминаниями о сотнях и тысячах оргазмов. Тому, кто умеет внимательно смотреть, гораздо проще увидеть следы блаженства, чем отпечатки трагических событий, о которых вы упомянули.

– Может, и так. Но в какой мере это касается нас, вас и меня?

– Потерпите еще некоторое время, я дам исчерпывающий ответ. Вы сами увидите.

Он опять склонился к микрофону, его губы почти коснулись перегородки между передним и задним сиденьями:

– Ришар, прошу, вы не могли бы поторопиться? Спасибо.

В то же мгновение скорость увеличилась, мы пронеслись мимо вереницы автобусов, оставив позади скопление машин, сгрудившихся на улице Сент-Антуан, и на полной скорости выскочили на улицу Риволи, не опасаясь полицейских патрулей, нередких на этом участке дороги.

Он сам, его взгляд, тембр голоса, его запах, небольшое расстояние между нами в салоне автомобиля, его руки, свободно лежащие на тонкой коже сиденья, а ведь они могли бы касаться и другой нежной кожи… Мне стало очень душно, я задыхалась и потому, набравшись решимости, опустила наполовину окно со своей стороны, чтобы струя свежего воздуха привела меня в чувство. Надо взять себя в руки, вернуть самообладание. Нельзя позволить себе оказаться во власти головокружительной слабости.

– Ну, хорошо, посмотрим, – согласилась я. – Но с одним условием: вы все мне расскажете про Аврору, и без врак. Я хочу знать об обстоятельствах ее смерти. Мне нужна правда, Луи, и ничего, кроме правды.

Он посмотрел на меня с некоторым удивлением – неужели я в первый раз назвала его по имени? – и даже с оттенком уважения. С глубоким уважением, я бы сказала, так как в его взгляде я прочитала настоящее и сильное чувство.

Новая волна захлестнула меня, и я не могла этому противиться. Я вдруг подумала, что в тесном и скрытом от посторонних глаз пространстве он мог бы уже тысячу раз, воспользовавшись удобной возможностью, просунуть руку под мои растянувшиеся от времени треники и забраться ко мне в трусы. От этой мысли мышцы влагалища непроизвольно сократились, и мне удалось расслабиться с большим трудом. Страшно представить, а что, если я вдруг начну потеть…

Это даже не сон, а так, скорее просто разыгравшееся от скуки воображение или нескромные мысли, что время от времени приходят мне на ум, когда я стою на светофоре или сижу в поезде метро на остановке. Они тут же рассеиваются, как только движение возобновляется.

В этот короткий промежуток времени я представляю себе, что у всех мужчин, которые меня окружают, одинаковые лица. Разумеется, сначала я выбираю самого симпатичного из них, копирую его лицо и мысленно приклеиваю ко всем остальным, чтобы они все были в равном положении перед моим желанием. Когда все они одинаковые, никто больше не вызывает у меня отвращения, каждый кажется достойным того, чтобы я ему отдалась. И хотя я чувствую, что они разные, не похожие друг на друга, полные всяких специфических особенностей, будь то запах или гладкость кожи, передо мной они все на одно лицо. Когда они таким образом обобщены, но, тем не менее, многочисленны, я не испытываю никакого стыда, готовая позволить им лапать меня, трогать за всякие места, я даже представляю, как они пальцами или пенисами проникают в меня по очереди.