Евгения Марлитт - Графиня Гизела

– Ваша светлость! – вскричала девушка, как бы не веря своим ушам. – О, – прибавила она с горестью, – это слишком недостойное наказание для меня!.. Я навсегда отказываюсь от него! – запротестовала она торжественно.

– Но, милое дитя, не принимайте дело это так трагически, – успокаивал ее князь. – Никто никогда не думал о нем так строго… Но пора вам отправляться. В ближайшее время я побываю в Грейнсфельде и буду говорить с вами – в скором времени вы будете жить при моем дворе под покровительством княгини.

Ни лице Гизелы отразился испуг, и в то же время оно покрылось румянцем.

– Ваша светлость осыпает меня милостями, – проговорила она, с твердостью глядя в глаза князя. – Я вдвойне благодарна за это отличие, так как фамилия Фельдерн по справедливости не заслуживает его… Но тем не менее я должна отказаться от чести жить при дворе в А., ибо мой жизненный путь с недавних пор совершенно ясно и определенно начертан предо мной.

Князь отступил в изумлении.

– Можно узнать, в чем дело? – спросил он. Молодая девушка, вспыхнув, отрицательно покачала головой; затем невольно сделала быстрое движение к двери, как бы желая удалиться. Его светлость молча протянул ей на прощание руку.

– Все же я не буду терять вас из виду, графиня Штурм, – сказал он после небольшой паузы. – И если у вас будет когда-нибудь желание, которое я смогу исполнить, то вы доверите его мне, не правда ли?

Гизела сделала глубокий реверанс и переступила порог комнаты. Дверь затворилась.

Прежняя маленькая хозяйка этих роскошных покоев проходила по ним последний раз.

Быстро, точно кто ее преследовал, она миновала коридор. Внизу лестницы стояла госпожа фон Гербек.

– Ради Бога, милая графиня, куда вы подевались? – вскричала она с досадой. – Не совсем любезно с вашей стороны оставлять меня одну на такое долгое время!

– Я была у его светлости, – отрывисто возразила Гизела, быстро проходя мимо гувернантки в уединенную залу, в которой она сначала дожидалась князя.

– Прошу вас распорядиться экипажем и уехать в Грейнсфельд, – сказала девушка повелительным тоном, войдя в комнату.

– А вы? – спросила гувернантка, ничего не подозревая о случившемся.

– Я с вами не поеду.

– Как, вы остаетесь в Белом замке? Без меня? – вскричала она, оскорбляясь и постепенно возвышая голос.

– Я не остаюсь в Аренсберге… В эти немногие часы отношение мое к этому дому изменилось так, что присутствие мое здесь невозможно.

– Боже милосердный, что же случилось? – вскричала озадаченная толстуха.

– Здесь я не могу распространяться с вами об этом предмете, госпожа фон Гербек… Уезжайте как можно скорее в Грейнсфельд… Объяснения, которые еще между нами необходимы, я буду иметь с вами письменно.

Гувернантка обхватила обеими руками укутанную кружевами голову.

– Создатель мой, или я с ума сошла, или я ослышалась? – вскричала она вне себя.

– Вы слышите совершенно верно – мы должны расстаться.

– Как, вы хотите мне отказать? Вы?.. О, там же найдутся другие люди, которые решат это дело, люди, которые по достоинству оценят мои поступки… Благодарю Бога, я не игрушка в ваших руках и не завишу от ваших капризов – вам еще долго-долго ждать того времени, чтобы самой распоряжаться таким образом… Достоинство мое не позволяет мне разговаривать с вами более об этом предмете… Я немедля отправляюсь к его превосходительству и у него буду просить удовлетворения за ваш неприличный поступок!

– Барон Флери не имеет уже никакой власти надо мной. Я свободна идти куда мне угодно, – сказала Гизела с твердостью. – И вы хорошо сделаете, госпожа фон Гербек, если оставите в покое его превосходительство… Я не буду обращаться к вашей совести, почему вы навязывали мне так упорно болезнь, от которой я уже давно освободилась, и не буду спрашивать вас, почему вы употребляли все, что было в вашей власти, чтобы удалить меня от прочего мира, – вы были интимным другом бессовестного врача и вместе с ним были покорным орудием моего отчима!

Гувернантка в изнеможении опустилась на кресло.

– Все это я прощаю вам, – продолжала Гизела. – Но вот чему я никогда не могу найти прощения – тому, что вы всячески старались сделать из меня бесчувственную машину!.. В мои юные годы вы внушали мне ложные понятия о добрых делах и о возвышенных радостях жизни, заковывая сердце мое в панцирь приличия и дворянского высокомерия!.. Как осмеливались вы поступать таким образом, непрестанно разглагольствуя о религии и ее тенденциях и в то же время уничтожая все честные стремления вверенного вам существа?

Она отвернулась к двери.

– Графиня! – вскричала госпожа фон Гербек. – Куда идете вы?

Девушка жестом приказала ей замолчать, а сама отправилась далее к выходу.

Прихожая была пуста. Прислуга занята была в танцевальном зале, где в это время гремела бальная музыка. Гизела, не замеченная никем, вышла из двери. Усыпанная песком площадка подъезда была освещена светом, падавшим из окон.

Быстро миновала Гизела светлое место и вошла в ближайшую аллею. Но тут она вдруг остановилась и вскрикнула – из-за дерева показалась чья-то фигура и остановилась перед нею.

– Это я, графиня, – сказал португалец взволнованным голосом.

Испуганная Гизела, отступившая было на несколько шагов назад к площадке, остановилась, между тем португалец вышел из тени аллеи и приблизился к ней.

Полоса света падала на его непокрытую голову и освещала каждую черту его прекрасного лица; глаза его горели радостным изумлением и страстью, которую он, видимо, и не желал скрывать.

– Я ждал вас здесь, чтобы увидеть, как вы сядете в экипаж, – проговорил он голосом, сдавленным от сильного волнения.

– Пасторский дом недалеко, и туда можно дойти пешком, тем более просительнице, какой я иду туда, – сказала девушка мягко. – Я разорвала всякую связь со сферой, в которой я родилась и воспитывалась, и там я оставлю все, – она указала на замок, – что несколько дней еще тому назад однозначно было связано с именем графини Штурм: украденное наследство, высокомерие и все те так называемые преимущества, захваченные себе эгоистической кастой… Я до сей поры ребячески убеждена была, что исключительное положение ее относительно другого человечества именно обусловливалось тем, что отделяло чистое от нечестного, добродетель от преступления, а теперь вижу, что преступлению нет нигде столько простора, как в изолированной сфере. Несколько минут тому назад я поняла, что это так называемое благородное сословие вдвойне достойно наказанья за то, что, называясь благородным, поступает неблагородно, прибегает к обману, чтобы скрыть пятно бесчестья от глаз света… Я бегу к людям, которые действительно люди. Я буду просить гостеприимства в пасторском доме.