Кэтлин Тессаро - Дебютантка

Когда все было кончено, он встал, оставив ее лежать на полу. Через минуту послышался шум воды в душе. Тогда она кое-как поднялась на четвереньки, потом, пошатываясь, выпрямилась. Нашла плащ и сумочку.

Машины, чтобы отвезти ее домой, не оказалось. Потрясенная, она побрела пешком, потом набралась храбрости и остановила такси.

На следующий день Кейт улетела в Лондон.

И вот теперь, сломленная, она сидит на ступеньках в квартире Рейчел, и ей кажется, будто все, что с ней происходит, – это страшный сон.

«Содержанка».

Это настоящая, хлесткая пощечина: и название картины, и тот факт, что Алекс продает ее, не говоря уже о том, что картина официально числится в коллекции, принадлежащей ему и его жене. Кейт понимала: повсюду, куда ни кинь, она обесценена, девальвирована. Но, сознавая это, она не чувствовала праведного гнева, она была раздавлена, словно перед ней вдруг раскрылась страшная правда о ее собственной жизни. Она никогда не станет ни для кого самым главным и нужным человеком в жизни. Люди воспринимают ее, словно одноразовый предмет: попользовался и выбросил. И она всегда была такой.

«Разве содержанке можно изменить? – думала Кейт, роясь в кармане в поисках салфетки. – Конечно нет. Ведь она сама уже изменила себе, предала себя».

Нет, Алекс вовсе не разыскивает ее на улицах Лондона. Она здесь одна, и жизнь ее не удалась с самого начала. Словно во сне брела она от события к событию, и сон этот был непрерывным кошмаром. И вот теперь кошмар закончился. И она страстно желает лишь одного: скользнуть обратно в этот призрачный, полный сновидений мир и остаться там, на этот раз навсегда.

В кармане лежала упаковка лекарства. Врач прописал ей таблетки. Антибиотики, болеутоляющее.

Кейт вынула коробочку и уставилась на нее. Как долго не возвращается Рейчел.

Она достала из коробочки пузырек с маленькими белыми пилюлями, наклонила его и стала считать.

Сердце уже стучит не так часто: она успокоилась, да, она почти совсем спокойна.

Сколько нужно принять, чтобы заснуть навсегда? Где-нибудь в верхних комнатах, наверное, есть еще.

Она не сразу услышала телефон. Не стала подходить, сейчас включится автоответчик.

Но телефон все звонил и звонил. Господи, да когда же это закончится?.. Она кое-как встала, в полумраке добрела до гостиной, нащупала трубку.

– Да!

– Алло! – прорвался сквозь шум и треск далекий голос. – Алло, Кэти? Это ты?

– Мама!

– В чем дело, Кэти? Почему ты в Лондоне?

Кейт опустилась в кресло.

– Мама…

– Кэти?

Кейт заплакала.

– Мама… почему ты звонишь?

– Кэти…

– В чем дело, мама? – Из груди ее вырывались прерывистые рыдания. – Почему, мама, ну почему…

Голос матери был тверд и серьезен, как бывает тверда почва под ногами после долгих месяцев плавания по бурным морям.

– Я с тобой, девочка моя. Ты у меня одна. Я всегда с тобой. И никуда не денусь, поняла? Я всегда с тобой.

Эндслей, Девоншир

7 сентября 1940 года

Мой дорогой!

Какие у тебя новости? Я просто не могу представить себе, что в Лондоне скучно. Опасно – да, это правда, но только не скучно! И прошу тебя, не говори, что ты исполняешь какую-то сверхсекретную миссию, а потому не имеешь права ни с кем переписываться. Ты же знаешь, что я здесь чахну от тоски, а посему твой гражданский долг – потрудиться в это нелегкое для всех нас военное время и внести свою лепту в дело моего спасения, сообщив как можно больше лондонских сплетен. Самые лакомые подробности, которые я слышала, уже утратили всю прелесть новизны. Например, что Вутон-Лодж, по-видимому, превращен в госпиталь для тронувшихся умом военных. Бабá Меткалф написала об этом Ирэн. Умора, да и только! Лучшее место и придумать трудно. Я помню, какой бедлам творился, когда я приезжала туда, особенно по выходным. Нет, ты только представь всех этих людей, которые не помнят, как их зовут, натыкаются на стены, падают с лестниц и бормочут что-то, как идиоты. Обхохочешься!

Ирэн учится на сестру милосердия, важничает и строит из себя скромницу – это она умеет. Похоже, трудности моей сестре только на пользу. Сейчас мы живем всего в нескольких комнатах. В остальных устроили для маскировки затемнение. Нам прислали двух эвакуированных из Лондона детишек, мальчика и девочку. Девочка совсем крошка, брат сказал, что ей нет еще и трех лет. Его зовут Джон, а ее, бедняжку, Джесс. Они ужасно милые, однако Ирэн не позволила ребятишкам жить у нас в доме. Заявила, что они, дескать, вшивые, и отправила малышей в коттедж к Элис, строго-настрого запретив им у нас появляться, пока та полностью не избавит их от паразитов. У малютки Джона к тому же сильный кашель. Ирэн считает, что мальчик заразный, и не позволяет мне к нему подходить. Очень жаль, потому что он такой забавный, всему удивляется с детской непосредственностью и временами говорит просто уморительные вещи. Мне кажется, что после приезда ребятишек в доме стало веселее! Но Ирэн, наоборот, все время на них злится. Я думала, она обрадуется, когда рядом будут дети, а вышло наоборот: такое чувство, что она их просто не выносит. Только представь, когда она смотрит на крошку Джесс, о которой Элис заботится, словно о собственной дочери, то в глазах у нее ясно читается страх. Ирэн говорит, что Малькольм не потерпит в Эндслее детей, и я думаю, она права. Почему-то моя сестра вечно ссылается на мнение мужа, даже когда его нет рядом. Но с другой стороны, нельзя не признать, что ко мне она все-таки очень добра. По-своему, конечно. Пиши, дорогой мой. Прошу тебя, пришли мне ответ как можно скорее.

В принадлежавшем Рейчел стареньком синем «фольксвагене» тетя и племянница отправились на аукцион. На этот раз поездка в Эндслей воспринималась совсем по-другому. Тусклое, серое небо было затянуто облаками, от асфальта поднималось тепло.

Кейт вспоминала недавний разговор с матерью. Как ни странно, она выложила маме почти все, хотя обычно никогда не откровенничала с ней. В глубине ее души таилась давняя детская обида: Кейт винила мать в том, что та бросила отца; она никак не могла смириться с разводом родителей. Если бы мать больше любила отца, считала Кейт, если бы только она постаралась, он бы наверняка переменился и все было бы иначе. И когда он умер, трещина в их отношениях превратилась в зияющую пропасть. Разумеется, это было жестоко и несправедливо по отношению к маме, которая взвалила на свои плечи весь груз родительской заботы и всегда была рядом: каждый день проверяла у дочери уроки и следила, чтобы та хорошо питалась и вовремя ложилась спать. Но дочь почему-то всегда оправдывала отца и думала, что мать не только не имела права на него сердиться, но и должна была любой ценой удержать его рядом. Словом, Кейт не щадила матери, которая жила только ради нее. И никогда не впускала ее в душу, а если и рассказывала что-то о себе, то лишь всякие незначительные детали, особенно о жизни в Нью-Йорке.