Кэтлин Тессаро - Дебютантка

– Пустяки, – перебила она. – Если бы вы только знали, какие это все пустяки.

Подхватив сумочку, Кейт медленно пошла по лужайке. Джек молча наблюдал, как она шагнула, раздвинув прозрачные, покачивающиеся на ветру занавески, которые закрывали проем стеклянной двери, и исчезла в полумраке дома.

Рю де Монсо, 17

Париж

13 июня 1926 года

Моя дорогая Рен!

Маман прислала мне копию статьи из «Таймс» с твоей прекрасной фотографией. Мисс Ирэн Блайт – одна из лучших дебютанток этого сезона! И вполне заслуженно! Как тебе удалось сделать такую прическу? Ты что, подстриглась? Имей в виду, я хочу знать все, самые мельчайшие подробности твоей жизни, особенно о том, что в ней ПРОИСХОДИТ, – даже неловкое рукопожатие в коридоре способно взбудоражить мне душу, пока я целый год пребываю В ИЗГНАНИИ.

Что касается меня, то, несмотря на то что я живу в романтичной атмосфере величайшего города Европы (мадам Галльо не устает повторять нам это), я буквально умираю от скуки. «Вы совершенно испорченные девчонки! Вы живете в Париже – величайшем городе Европы! Да родители потратили на вас целое состояние!» И так далее, и тому подобное, без конца. Разумеется, мадам Галльо совсем никуда нас не пускает, и это очень досадно. Кроме уроков рисования, походов в «Лядюре» (кстати, французы совсем не умеют прилично заваривать чай) и бесконечных посещений церкви – представляешь, как она из кожи вон лезет, чтобы сделать из меня образованного человека! – мы не смеем высунуть нос на улицу, а уж тем более прогуляться по Парижу, сходить в театр или ночной клуб, не говоря уже о «Фоли-Бержер». Кроме того, мадам Галльо постоянно оттачивает на мне колкости, которые специально приберегает для такого случая. Например, заявляет что-нибудь вроде: «Тут есть некая неуловимая тонкость, которой научиться невозможно!» Эти слова сопровождаются язвительной усмешкой – разумеется, тонкий намек на то, что мы с тобой не родились членами привилегированного общественного класса, что мы выскочки. Для нее такие, как мы, всегда будут ненастоящими. Именно поэтому я обожаю оставлять везде вырезки из «Таймс», пусть она видит!

Под ее опекой я усвоила ровно три вещи:

а) как правильно есть устриц;

б) под каким именно углом следует носить шляпку, чтобы все мужчины оборачивались мне вслед;

в) как тайком обменяться с мужчиной на улице взглядами, поскольку французы всегда рады случаю с вожделением пожирать тебя глазами.

В пансионе у мадам Галльо живут еще две молодые англичанки: Энн Картрайт, очаровательная, невероятно забавная и нисколько не задавака (она научила меня курить, и я теперь не кашляю, когда затягиваюсь), и Элеонора Огилви-Смит – ты даже представить себе не можешь, какая она жуткая зануда. Она до смерти боится малейшего намека на удовольствие, и всякий раз, когда мы с Энн начинаем борьбу хотя бы за крохотный глоток свободы, немедленно бежит к мадам Галльо и просится на прогулку куда-нибудь в церковь. И в ванной способна сидеть часами. Мы с Энн даже поспорили, что она там делает, но я не стану тебе это рассказывать, чтобы не оскорбить твои понятия о пристойности.

Итак, прошу тебя, ну пожалуйста! Сообщай мне о каждой новости сезона, о каждом мужчине, с которым ты танцуешь, о каждом платье, которое ты надеваешь, и о каждом блюде, которое ты ешь за ужином. А также: сколько предложений руки и сердца ты получила на этой неделе, вставали ли мужчины перед тобой на колени, краснели ли они от смущения, заикались ли от волнения и т. д., созерцая твою потрясающую красоту, или же сразу брякались в обморок. И еще, прошу, прошу, прошу тебя: дай мне здесь, в Париже, какое-нибудь крохотное порученьице, чтобы у меня был законный повод отправиться в одну из Запретных Зон. Например, не испытываешь ли ты острой нужды в перчатках, которые продают на площади Пигаль? Не умираешь ли без чулок, какие можно увидеть в кабаре «Лидо»?

Я очень горжусь тобой, дорогая моя! Думаю, и папа тоже гордился бы. Но как мне оправдать ожидания и надежды своей прекрасной сестры? J’ai malade de jalousie! [1] (Видишь, какие успехи у меня во французском!)

Передай мой горячий привет Маман, которая наверняка считает, что отчаянная борьба за то, чтобы сохранить наше целомудрие и с головокружительной скоростью выдать замуж, есть потрясающая нравственная проблема. Она, как всегда, продолжает писать фантастически скучные письма. Не письма, а какие-то хозяйственные отчеты. И как только удается столь недалеким женщинам так удачно выходить замуж? (Энн говорит, что у нее, скорее всего, есть какие-то тайные страсти. По-моему, это отвратительно, особенно если учесть, как наш отчим выглядит без одежды. Я сказала ей, что пожилым людям подобные вещи надо запретить законом, тем более что наша дражайшая Маман – большая поклонница воздержания, так что ее бедный супруг должен теперь удовольствоваться лишь общением с Иисусом. Странно, почему она не приобрела и не повесила над кроватью Распятие в натуральную величину, ведь мы теперь страшно богаты?!)

О, как мне хочется оказаться в Лондоне!

Я просто жажду снова встретиться с тобой и окунуться наконец в гущу жизни!

P. S. Только что попробовала сама подстричь себе волосы портняжными ножницами и теперь выгляжу как мальчишка, которого посылают в мясную лавку. Энн была столь добра, что одолжила мне шляпку-колпак. Молись за меня.

По центральной лестнице Кейт поднялась на второй этаж особняка. Широкая открытая площадка представляла собой галерею, огороженную декоративными перилами и обставленную роскошными, обитыми красным бархатом диванами с приставными столиками. Кейт присела на один из диванов, чтобы собраться с силами. «Не надо было грубить Джеку, – думала она, подперев голову ладонями. – Совсем распсиховалась, это никуда не годится».

А все дело в том, что она ожидала встретить старичка, ровесника самой Рейчел, этакого старомодного дядюшку, не имеющего пола, которому надо будет несколько дней помогать описывать имущество. А Джек оказался молодым мужчиной, который сломя голову гоняет в шикарной машине с откидным верхом, пялится на нее своими бездонными синими глазищами и задает бестактные вопросы.

«Ну чего ты боишься: ты в Англии и тебе ничто не угрожает, – напомнила она себе. – Нью-Йорк далеко-далеко, за тридевять земель. Тебя словно посадили в машину времени и перенесли в другую эпоху, более утонченную и пышную. Ты укрылась в этом красивом богатом доме и сейчас находишься под его защитой. Кто тут может причинить тебе боль? Уж точно не этот симпатичный мужчина, с которым ты едва знакома».

Какая все-таки роскошь – иметь на втором этаже столько открытого пространства. Должно быть, здесь когда-то, перед тем как спуститься вниз к ужину, гости – непременно в изысканных вечерних туалетах – беседовали, флиртовали, смеялись и курили. Кейт попыталась представить себе этот легкий, изысканный светский разговор, этот воздух, в котором смешались аромат французских духов и резкий запах табачного дыма (сигареты тогда были без фильтра), утонченные комплименты, головокружительный флирт. Кейт провела рукой по мягкой, но уже местами истершейся бархатной обивке, и сердце ее сладко сжалось.