Джессика Соренсен - Одиночество Новы

Тристан качает головой и проводит рукой по белокурым волосам:

– Тебе не за что извиняться. Просто… просто тебе лучше не ввязываться в… в это… – Голос у него подавленный, и кажется, ему даже губами шевелить тяжело.

– Все в порядке, – отвечаю я.

Но это неправда. Ничего не в порядке.

«Я не хочу больше здесь быть».

– Угу! – Он закусывает губу, оглядывается через плечо и идет проводить меня. – Слушай, я же помню тебя в школе, ты не была… такая, как мы.

Мы… Как будто речь идет о существах разной породы.

– Да, но это не значит, что я в стеклянной банке сидела. Тоже видела кое-что. – Я поворачиваюсь боком, чтобы протиснуться между грузовиком и палаткой. – Много чего видела.

«Куда идти?»

– Конечно. – Тристан ногой отшвыривает с дороги кулер, разлив пиво из стоявшей на нем бутылки. – Ты же все время была с тем парнем, который потом… умер.

Умер. Давно умер. Его нет.

– Его звали Лэндон, – напоминаю я, прижимая руку к груди. – Лэндон Эванс.

Все вокруг начинает кружиться, но это хорошо. Так и должно быть. Пусть кружится.

Мы подходим к палатке, я сажусь на стул, разглядываю толпу и слушаю музыку, плывущую над поляной. Наконец закрываю глаза, наслаждаясь свободно летящими голосами, притоптываю ногой в такт барабанам и вспоминаю, что это такое – целиком отдаться звуку.

Тристан садится рядом и сразу же закуривает что-то такое со странным запахом, от чего вроде бы даже становится немного жарче. Чем дольше он курит, тем ниже у него опускаются веки и тем сильнее кажется, что он сейчас провалится сквозь землю и исчезнет.

Я не хочу на него смотреть. Я не хочу здесь быть. Я хочу домой.

Я сижу, слушаю песню, вспоминаю, как мы сидели и слушали музыку с Лэндоном, а потом разговаривали о жизни, о том, что будем делать, когда вырастем, кем станем.

– А если бы ты могла стать кем угодно, – спросил он меня как-то, – кем бы стала?

– Барабанщицей, – не задумываясь, ответила я. – А ты?

Я думала, что знаю ответ. Художником. Кем же еще?

Лэндон долго-долго думал и наконец вздохнул:

– Понятия не имею… Может быть, никем не буду. Просто стану ездить с тобой по концертам и таскать за тобой палочки.

Я тогда рассмеялась, так глупо это прозвучало, а теперь, вспоминая, начинаю плакать. Нам могло бы быть очень хорошо вместе. Просто прекрасно. Что угодно могло бы быть, а теперь ничего не будет – остались только воспоминания.

– Вот, – говорит Тристан и сует мне сигарету, глядя, как слезы градом текут по моим щекам. – Хочешь курнуть? Успокаивает.

Я смотрю на косяк, а потом снова на Тристана. Хочу ли я закурить? Нужно ли мне это? Хочу ли я так жить? Та ли это дорога, которую я для себя выберу? Кто я? Кем я хочу быть?

– Нет, спасибо, – качаю я головой, встаю, обхожу стул и иду к палатке.

– Куда ты? – спрашивает Тристан, сунув косяк в рот, и его лицо заволакивает дымом.

– Сама не знаю, – снова качаю я головой и направляюсь к палатке.

Ныряю внутрь, хватаю телефон и выбираюсь обратно. Тристан уходит в толпу, и я думаю, не догнать ли его, чтобы попрощаться. Может, Делайле сказать, что я уезжаю? Или Куинтону сказать «прости»?

Но вместо этого я иду к дороге. Солнце жарит спину, небо надо мной голубое, но я ни на что не обращаю внимания, сосредоточиваюсь на себе и на дороге перед собой. Делаю шаг за шагом, разрешаю себе считать их, потому что сейчас мне это необходимо, но говорю себе, что постараюсь избавиться от этой привычки, как только смогу. В первый раз я вслух признала, что это привычка, это признание приносит чувство освобождения, чувство покоя, и под конец я уже бегу.

Бегу до того ресторана, где мы с Куинтоном завтракали и где он дал мне выплакаться у него на груди. К тому времени как добегаю до двери, я уже вся в поту и понятия не имею, сколько бежала. Но главное – я дышу и сердце у меня бьется.

Я вхожу. В ресторане почти пусто, я сажусь, заказываю кофе, и официантка смотрит на меня так, будто я только что из помойки вылезла. Но разговаривает вежливо и приносит мне кофе с куском пирога – говорит, за счет заведения. Я думаю, не приняла ли она меня за бездомную.

Я ем пирог, тут же достаю телефон и звоню единственному человеку, который, я знаю, всегда придет мне на помощь. Она отвечает на третий сигнал.

– Нова, что случилось? – спрашивает мама с тревогой, и я догадываюсь, что она плачет. – Я уже несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться, а ты не отвечаешь. – Она разражается длинной тирадой, но я обрываю ее на полуслове.

– Мама, прости меня, – говорю я, вытирая слезы. – Я хочу домой.

Когда я объясняю, где я, она засыпáет меня вопросами, но под конец говорит, что приедет сейчас же и что любит меня. Мы заканчиваем разговор, я сижу в кабинке, смотрю на деревья за окном и потягиваю кофе. Наконец снова достаю телефон. Сначала просто смотрю на свое отражение в экране. Вид у меня ужасный. Просто ужасный. Лицо бледное. Глаза большие, в красных прожилках. Темные волосы спутаны, на лбу царапины – это когда я упала в лесу, на щеке синяк. Как будто я за пару месяцев успела превратиться в кровожадного монстра и почти не заметила перемены.

Я включаю камеру и откашливаюсь, готовясь сделать последнюю запись.

– Когда я смотрю на эти клипы, я даже не знаю, будут ли они для меня что-то значить и вспомню ли я вообще хоть что-нибудь из произошедшего. Должно быть, потом я вспомню этот день и уже сама не пойму, почему решила уйти. На этот вопрос нет прямого ответа. Ясно лишь одно: я проснулась. Вероятно, не на все можно найти ответ. Можно изучать, анализировать, бороться, требовать, а ответа я так и не получу… Мы не получим… И тогда останется только отпустить прошлое и жить дальше.

Я делаю глубокий вдох и убираю телефон. Потом ложусь головой на стол и сразу же засыпаю – эти два месяца вдруг наваливаются на меня всей своей тяжестью.

27 августа, сто третий день летних каникул

Я раньше слышала о прозрениях, когда у человека открываются глаза и все вдруг становится кристально ясным. Может, то, что случилось со мной, и нельзя назвать прозрением, потому что все и сейчас не так уж кристально ясно, но я стала видеть все в другом свете или, лучше сказать, стала видеть свет, как будто тьма, которую я носила в душе, начала рассеиваться. Оглядываясь назад, я не могу точно определить, что именно помогло мне понять, куда я качусь. Но жизнь сама по себе загадка, и я могу только сказать спасибо за то, что увидела, в кого превратилась, и это было важно, и изменило мой взгляд на жизнь.

Первая неделя дома показалась сущим адом. Кто бы что ни сказал, все меня раздражало до бешенства, и мне хотелось выцарапать всем глаза. Я орала на маму. Орала на Дэниела. Орала на почтальона за то, что он позвонил в дверь и разбудил меня.