Анна Тодд - После – долго и счастливо

– Я тебя предупреждал, что, если она меня позовет, то все.

Сразу же разъярившись, Хардин начинает сверлить взглядом Ноя, и я знаю, как сложно ему справиться с гневом. У него что-то на руке… гипс? Я смотрю снова: да, точно, черный гипс на кисти и запястье.

– Давай-ка кое-что проясним. – Хардин встает, не сводя глаз с Ноя. – Я стараюсь не расстраивать ее, и это единственная причина, почему я до сих пор не свернул тебе шею. Так что не испытывай судьбу.

В моем воспаленном, запутавшемся сознании всплывает картина: голова отца откидывается, открывается его челюсть. Я просто хочу тишины. Тишины снаружи и внутри.

Из-за голосов, которые становятся все громче и злее, образ мертвого тела отца начинает множиться. Я давлюсь, тело умоляет сделать передышку, освободить желудок. Проблема в том, что в нем нет ничего, кроме воды: желчь обжигает горло, когда меня начинает рвать прямо на старенькое одеяло.

– Черт! – восклицает Хардин. – Пошел вон! – Он ударяет Ноя в грудь одной рукой, и тот отлетает назад, ударяясь о дверной косяк.

– Сам пошел, никто не хочет, чтобы ты здесь находился! – кричит в ответ Ной и, бросившись вперед, толкает Хардина.

Ни один из них не видит, как я встаю с кровати и вытираю рот рукавом. Им застилает глаза или красная пелена, или бесконечная «преданность», так что я выхожу из комнаты в коридор и выхожу из дома никем не замеченная.

– Отстань! – Я ударяю гипсом по челюсти Ноя, и он отскакивает, сплевывая кровь.

Однако это его не останавливает. Он ударяет снова и сбивает меня с ног.

– Ты сукин сын! – вопит он.

Мы перекатываемся, и я оказываюсь сверху. Если я сейчас не остановлюсь, Тесса будет ненавидеть меня еще больше. Я терпеть не могу этого засранца, но она хорошо к нему относится и, если я его покалечу, никогда меня не простит. Мне удается встать на ноги и отойти подальше от этого гребаного новоиспеченного полузащитника [3].

– Тесса… – начинаю я и поворачиваюсь к кровати, но обнаруживаю, что там никого нет.

Все во мне переворачивается. Мокрое пятно, оставшееся после того, как ей стало плохо, – единственное доказательство, что она вообще была здесь.

Даже не взглянув на Ноя, я выбегаю в коридор и зову ее по имени.

«Как я мог быть таким идиотом? Когда я перестану вести себя как полный придурок?»

– Где она? – спрашивает Ной у меня за спиной, следуя за мной, точно потерявшийся щенок.

Кэрол по-прежнему спит на диване. Она не сдвинулась с места с тех пор, как я уложил ее сюда вчера вечером, когда она уснула у меня на руках. Может, эта женщина и ненавидит меня до глубины души, но я не смог ее оттолкнуть, когда она нуждалась в поддержке.

К своему ужасу, вижу, что входная дверь открыта и от сильного ветра раскачивается на петлях. У въезда припаркованы две машины: Ноя и Кэрол. Такси за сотню баксов от аэропорта до дома Кэрол стоило того, иначе я потерял бы кучу времени, поехав к дому Кена за своей машиной. По крайней мере, Тесса не попыталась никуда уехать.

– Ее туфли здесь, – говорит Ной, поднимая одну из хлипких туфель Тессы, и бросает ее обратно на пол.

Его подбородок перепачкан кровью, а в перепуганных голубых глазах плещется тревога. Тесса бродит где-то в одиночестве в грозу, а все потому, что я позволил своему гребаному эго одержать верх.

Ной на минуту исчезает, а я изучаю окрестности, пытаясь найти свою девочку. Когда он возвращается после повторного осмотра ее комнаты, в руках у него ее кошелек. Она сбежала босиком, без денег и телефона. Она не могла уйти далеко: мы дрались минуту, не больше. Как же так получилось, что ярость отвлекла меня от Тессы?

– Я поезжу на машине по району, – говорит Ной, вытаскивая ключи из кармана джинсов, и выходит наружу.

Здесь у него преимущество. Он вырос на этих улицах, знает каждый уголок, а я нет. Я осматриваюсь в гостиной и иду на кухню. Выглянув в окно, понимаю, что преимущество все-таки у меня, а не у него. Удивительно, как он сам не догадался. Может, он и знает город, но я знаю мою Тессу, и мне точно известно, где она.

Я выхожу через черный ход, дождь до сих пор льет как из ведра. Я одним прыжком преодолеваю ступеньки и иду по траве к маленькой теплице в углу двора, прячущейся под покачивающими ветками деревьями. Металлическая дверь полуоткрыта. Значит, интуиция меня не подвела.

Я нахожу Тессу свернувшейся калачиком на полу: джинсы испачканы, босые ноги в грязи. Прижав колени к груди, она зажимает дрожащими руками уши. От этой сцены разрывается сердце. Так больно видеть, что от моей сильной девочки почти ничего не осталось. Ряды горшков с землей заполняют эту так называемую теплицу: ею явно никто не занимался с тех пор, как Тесса уехала из дома. Сквозь трещины в потолке хлещет дождь, заливая маленькое пространство.

Я ничего не говорю, но не хочу ее испугать и надеюсь, что она слышит, как мои ботинки хлюпают по грязи, покрывающей пол. Опустив глаза, вижу, что пола здесь нет вообще. Вот откуда столько грязи. Убрав ее руки от ушей, я наклоняюсь, чтобы заглянуть ей в глаза. Она бьется, как загнанное в угол животное, и я вздрагиваю от ее реакции, но продолжаю крепко держать.

Она зарывается руками в грязь и пинает меня ногами. Как только я отпускаю ее запястья, она снова закрывает уши, и с ее губ слетает судорожный всхлип.

– Я хочу тишины, – умоляет она, медленно раскачиваясь взад-вперед.

Мне так много нужно ей сказать, выплеснуть так много слов в надежде, что она выслушает меня и перестанет замыкаться в себе, но один взгляд в ее наполненные отчаянием глаза – и я забываю все, что вертелось на языке.

Если она хочет тишины, я дам ей тишину. Черт, сейчас я дам ей что угодно, лишь бы она не гнала меня прочь.

Я придвигаюсь ближе, и мы сидим на грязном полу старой теплицы. Теплицы, в которой она пряталась от отца, теплицы, в которой она прячется сейчас от целого мира и от меня.

Мы сидим, а по стеклянной крыше барабанит дождь. Мы продолжаем сидеть, пока ее рыдания не переходят в тихие всхлипы. Она неподвижно смотрит перед собой в одну точку. Мы сидим в полном молчании, мои ладони лежат поверх ее маленьких пальчиков, закрывая ей уши, отсекая любой шум, создавая тишину, которая ей так нужна.

Сидя и слушая, как за окном бушует ураган, я не могу не сравнить его с тем хаосом, в который превратилась моя жизнь. Я придурок, самый настоящий придурок, худший вариант из всех существующих.

Несколько минут назад Тесса наконец затихла. Ее тело наклонилось вперед, и она позволила себе опереться на меня в поисках поддержки. Ее заплаканные глаза прикрыты, она заснула, несмотря на дождь, громко барабанящий по ветхой теплице.

Я немного сдвигаюсь, надеясь, что она не проснется, и кладу ее голову себе на колени. Нужно увести ее отсюда, подальше от дождя и грязи, но я знаю, что она сделает, как только откроет глаза: прогонит меня прочь, скажет, что не хочет видеть, а я, черт возьми, не готов снова услышать эти слова.