Анна Тодд - После – долго и счастливо

Она подходит ко мне, и я ловлю себя на том, что невольно тоже делаю шаг навстречу. Как бы я ни злился, меня тянет к ней. Всегда так было и, черт возьми, будет.

– На самом деле я хотела извиниться. Нельзя было скрывать это от тебя, и я хочу признать свою ошибку, а не винить тебя, – мягко говорит она.

«Что?»

– С каких пор?

Я снова напоминаю себе, что все еще злюсь. Правда, это очень трудно, когда хочется, чтобы она просто обняла меня и убедила, что я вовсе не такой ублюдок, каким себя считаю.

– Мы можем поговорить? Так же как на террасе? – Даже после того как я сорвался, она смотрит на меня широко распахнутыми глазами с такой надеждой, что видно и в темноте.

Мое первое побуждение – отказать, напомнить, что у нее была возможность поговорить со мной каждый день с того самого момента, как она решила, что «нам нужно побыть порознь». Вместо этого я тяжело выдыхаю и, соглашаясь, киваю. Не успокаиваю ее прямым ответом, но еще раз киваю и прислоняюсь спиной к дереву.

Она явно не ожидала, что я сдамся так быстро. Я как несносный ребенок радуюсь, что удалось застать ее врасплох.

Она опускается на колени и садится на траву, скрестив ноги. Кладет руки на голые ступни.

– Я горжусь тобой, – говорит она, подняв на меня глаза. В слабом свете фонарей со стороны террасы видно, что она слегка улыбается. Ее глаза мягко светятся похвалой.

– Почему? – Я ковыряю кору, ожидая ответа.

– Потому что ты просто взял и ушел. Я видела, как Лэндон провоцировал тебя, но ты ушел, Хардин. Это для тебя огромный шаг вперед. Надеюсь, ты понимаешь, как много это для него значит – то, что ты его не ударил.

Будто ему не все равно. Последние три недели он действовал у меня за спиной.

– Ни черта это не значит.

– Значит. Для него это много значит.

Я отрываю от ствола широкую полоску коры и бросаю ее себе под ноги.

– А что это значит для тебя? – спрашиваю я, старательно разглядывая дерево.

– Еще больше. – Она проводит рукой по траве. – Для меня это значит еще больше.

– Достаточно, чтобы ты осталась? Или «еще больше» подразумевает, что ты и правда гордишься мной, я хороший мальчик, но ты все равно уедешь? – Не получается скрыть жалкую мольбу в голосе.

– Хардин… – Она качает головой, определенно стараясь придумать себе оправдание.

– Лэндону лучше других известно, что ты для меня значишь. Он знает, что ты моя единственная надежда, но ему, черт возьми, было все равно. Он возьмет тебя с собой на другой конец страны, забыв обо мне, и это очень больно, ясно?

Вздохнув, она закусывает нижнюю губу.

– Когда ты говоришь такие вещи, я забываю, почему с тобой спорю.

– Что? – Откинув со лба волосы, я сажусь на землю и прислоняюсь спиной к дереву.

– Когда ты говоришь, что я твоя единственная надежда, и признаешься, что тебе больно, я вспоминаю, почему так люблю тебя.

Я смотрю на нее и замечаю, что ее голос звучит очень убежденно, несмотря на ее заверения, что она якобы не уверена в нашем будущем.

– Ты же прекрасно это знаешь. Без тебя я полное дерьмо. – Может, стоило сказать «Без тебя я никто, люби меня», но что вырвалось, то вырвалось.

– Неправда, – нерешительно улыбается она. – Ты хороший человек, даже когда поступаешь плохо. У меня дурная привычка указывать на твои ошибки и не давать тебе о них забыть, хотя на самом деле я нисколько не лучше тебя. Моей вины в том, что наши отношения обречены, не меньше.

– Обречены? – Черт, я слышал это уже слишком много раз.

– Я имею виду, разрушены. В этом столько же моей вины, сколько и твоей.

– С чего это они разрушены? Почему бы нам просто не исправить все?

Она снова вздыхает и слегка откидывает голову, чтобы посмотреть в небо.

– Не знаю, – произносит она и, видимо, удивляется своему ответу не меньше, чем я.

– Не знаешь? – повторяю я, улыбаясь.

«Черт, мы просто ненормальные».

– Не знаю. Я думала, что уже все решила, а теперь сбита с толку, потому что вижу, как ты действительно стараешься.

– Видишь? – Я стараюсь, чтобы это прозвучало как можно более безразлично, но чертов голос подводит меня и вырывается наружу каким-то мышиным писком.

– Да, Хардин, вижу. Только не знаю, что теперь с этим делать.

– Нью-Йорк точно не поможет. Он не будет новым стартом в жизни, или что еще ты там думаешь. Мы оба знаем, что ты просто ищешь легкий способ избавиться от всего этого, – говорю я и машу рукой между нами.

– Ты прав. – Она вырывает из земли пучок травы, и я не могу не порадоваться, что наши отношения длились достаточно долго для того, чтобы я знал, что это у нее такая привычка.

– Сколько времени тебе нужно?

– Не знаю. Сейчас я и правда очень хочу в Нью-Йорк. В Вашингтоне у меня все складывалось не лучшим образом. – Ее лицо омрачается, и я вижу, как она покидает меня, погружаясь в собственные мысли.

– Ты прожила здесь всю жизнь.

Она моргает и, глубоко вздохнув, бросает травинки себе на ногу.

– Вот именно.

– Ты готов вернуться в дом? – шепчу я, прерывая молчание. Хардин ничего не говорил, и за последние двадцать минут я тоже так и не придумала, что еще можно сказать.

– А ты? – Он поднимается с земли, опираясь о ствол, и отряхивает свои черные джинсы.

– Если ты готов, то и я тоже.

– Я готов, – ехидно улыбается он, – но если ты хочешь еще поговорить о том, готовы мы или нет, то я не против.

– Ха-ха, – закатываю я глаза, и Хардин подает мне руку, чтобы помочь подняться.

Его пальцы мягко обвивают мое запястье, и он тянет меня вверх. Не отнимая ладони, он только передвигает ее ниже и берет меня за руку. Я ничего не говорю в ответ ни на нежное прикосновение, ни на знакомый взгляд, – он всегда так смотрит, когда его гнев прячется глубоко внутри и уступает место любви ко мне. Этот простой и непосредственный взгляд напоминает мне, что часть меня нуждается в нем и любит этого человека больше, чем я готова признать.

Его жест так естественен, в нем нет никакого расчета: его рука просто скользит по моей талии, и он притягивает меня к себе, пока мы идем по траве к террасе.

Дома никто не говорит ни слова, только Карен смотрит на нас с беспокойством. Ее ладонь покоится на руке мужа, который, наклонившись, тихо разговаривает с Лэндоном, снова сидящим за обеденным столом. Софии не видно, наверное, ушла после того, как кончился скандал. И разве можно ее за это винить?

– Как ты? – Карен переключает внимание на Хардина, когда тот проходит мимо.

Лэндон поднимает голову одновременно с Кеном, и я толкаю Хардина локтем.

– Кто, я? – спрашивает он, сбитый с толку, и останавливается перед лестницей. Я врезаюсь в него.

– Да, милый, ты в порядке? – уточняет Карен. Она заправляет за уши свои каштановые волосы и делает шаг нам навстречу, опустив руку на живот.