Николас Спаркс - Спеши любить

Джейми буквально светилась. Хотя она говорила так вовсе не затем, чтобы пробудить во мне совесть, я чувствовал себя виноватым. Именно поэтому, в частности, с Джейми было нелегко общаться, но к тому времени я привык. Успел понять, что от нее можно ожидать чего угодно, только не нормального поведения.

Мистер Дженкинс открыл дверь и предложил нам войти. Кабинет походил на больничную палату – с черно-белыми кафельными полами, белыми стенами и железным шкафом у стены. Там, где обычно стоит кровать, находился металлический стол, который как будто только что сошел с конвейера. Сверхъестественная чистота, ничего человеческого. Ни единой фотографии.

Джейми представила меня; мистер Дженкинс пожал мне руку. Когда мы сели, она заговорила первой. Джейми с директором были давними друзьями, я понял это с первого взгляда: мистер Дженкинс крепко обнял ее, как только она шагнула за порог. Он видел пьесу несколько лет назад и сразу же сообразил, о чем идет речь. Но хотя мистер Дженкинс очень любил Джейми и знал, что намерения у нее самые благие, он сказал, что это не самая подходящая идея.

Я догадался, что он имеет в виду.

– Почему? – спросила Джейми и нахмурилась. Недостаток энтузиазма явно ее смутил.

Мистер Дженкинс взял карандаш и начал постукивать им по столу, очевидно, подыскивая слова. Наконец он положил карандаш и вздохнул:

– Хотя это замечательное предложение и я знаю, что ты хочешь устроить для детей нечто особенное, в пьесе все-таки идет речь об отце, который в итоге понимает, как сильно он любит свою дочь. – Мистер Дженкинс помолчал и снова взял карандаш. – Рождество в приюте и так не самое легкое время. Не стоит напоминать детям о том, чего они лишены…

Ему не пришлось заканчивать. Джейми охнула:

– О Господи… Я не подумала.

И я тоже, честно говоря. Но мистер Дженкинс, разумеется, был прав.

Он поблагодарил нас и поделился своими планами по поводу праздника.

– Поставим маленькую елку. Немного подарков – такие вещи, которыми дети смогут пользоваться вместе. Мы будем рады видеть вас в сочельник…

Мы попрощались и молча вышли в коридор. Я видел, что Джейми расстроена. Чем дольше я с ней общался, тем яснее понимал, что она далеко не всегда бодра и счастлива. Хотите верьте, хотите нет – но тогда я впервые осознал, что Джейми порой ведет себя точно так же, как и обычные люди.

– Прости, что не получилось, – негромко сказал я.

– И ты прости.

Она снова смотрела куда-то вдаль и заговорила не сразу.

– Я всего лишь хотела сделать для детей что-нибудь особенное. Праздник, который они бы запомнили навсегда. Я была уверена… – Джейми вздохнула. – Видимо, Бог судил иначе, и мне пока неведомы Его помыслы.

Она молчала долго, а я смотрел на нее. Видеть, как она грустит, было куда хуже, чем мучиться самому. Я в отличие от Джейми заслужил страдания – я-то хорошо знал свои прегрешения. Но она…

– Пока мы здесь, может быть, зайдешь к детям? – предложил я, поскольку ничего не смог придумать, чтобы ее подбодрить. – Я могу подождать за дверью или в машине…

– А ты не хочешь пойти вместе со мной? – вдруг спросила она.

Если честно, я сомневался, стоит ли, но Джейми действительно этого ждала. Она была так расстроена, что выдала свои чувства.

– Конечно.

– Они сейчас в игровой.

Мы дошли до конца коридора и оказались в большой комнате. В дальнем углу стоял маленький телевизор, окруженный металлическими складными стульчиками. Дети не только сидели, но и толпились вокруг – судя по всему, экран было видно только первому ряду.

Я огляделся. В другом углу был старый стол для пинг-понга, потрескавшийся и пыльный, без сетки; на нем стояли два пустых пластмассовых стаканчика – судя по всему, столом не пользовались несколько месяцев, а то и лет. Вдоль стены тянулись полки с немногочисленными игрушками – кубики и паззлы, несколько настольных игр. Некоторые выглядели так, будто пробыли здесь уже очень долго. Маленькие столики были завалены изрисованными старыми газетами.

Мы несколько мгновений стояли на пороге. Дети нас не замечали, и я спросил, для чего нужны газеты.

– У них нет альбомов, – шепотом пояснила Джейми, – поэтому они рисуют на газетах.

Она не смотрела на меня – ее внимание было сосредоточено на детях.

– И это все их игрушки? – поинтересовался я.

Она кивнула:

– Да, не считая мягких зверушек. Тех разрешено держать в спальне вместе с остальными вещами.

Джейми, судя по всему, привыкла к такому положению дел. А меня пустота комнаты угнетала. Я не мог себе представить, каково это – расти в подобном месте.

Мы с Джейми вошли, и один из детей обернулся на звук шагов. Мальчик лет восьми, рыжеволосый, веснушчатый, щербатый – двух передних зубов не было.

– Джейми! – радостно закричал он, и все остальные немедленно повернулись к нам. Здесь были дети примерно от пяти до двенадцати лет, мальчиков заметно больше, чем девочек. Позже я узнал, что детей старше двенадцати в обязательном порядке отдают в приемные семьи.

– Привет, Роджер, – сказала Джейми. – Как дела?

Роджер и остальные столпились вокруг. Лишь несколько детей остались возле телевизора, поспешив занять освободившиеся места в первом ряду. Джейми познакомила меня с одним из ребят постарше, который поинтересовался у нее: «Это твой парень?» Судя по тону, мальчуган судил о Джейми точно так же, как и большинство ее одноклассников.

– Нет, просто мой друг, – ответила она. – Но он очень милый.

Целый час мы провели с детьми. На меня градом сыпались вопросы: где я живу, какой у меня дом, какая машина и так далее. Когда мы наконец собрались уходить, Джейми пообещала вскоре вернуться. Я заметил, что обо мне она не упомянула.

Пока мы шли к машине, я сказал:

– Хорошие ребятишки. Здорово, что ты с ними возишься.

Джейми улыбнулась. Добавить, в общем, было нечего, но, готов поклясться, она по-прежнему размышляла над тем, что бы устроить им на Рождество.

В начале декабря, спустя две недели после начала репетиций, мисс Гарбер отпускала нас затемно, и однажды Джейми спросила, не могу ли я проводить ее домой. Не знаю, с чего ей это взбрело в голову. Бофор в те годы трудно было назвать криминальным городом. Единственное на моей памяти убийство совершилось шесть лет назад – какого-то парня пырнули ножом неподалеку от «Таверны Мориса», где часто околачивались ребята вроде Лью. Началась страшная суматоха; перепуганные женщины звонили в полицию и спрашивали, не бродит ли по округе вооруженный псих в поисках невинных жертв. Запирали двери, заряжали ружья; мужчины засели у окон, высматривая на улице подозрительную личность. Но все разъяснилось еще до утра, когда виновник сам явился в полицию и сдался, сообщив, что это была обыкновенная пьяная драка. Судя по всему, жертва попыталась смыться, не заплатив. Парень получил шесть лет за непреднамеренное убийство. Наверное, самое скучное занятие на свете было работать полицейским в Бофоре; впрочем, эти парни важно бродили по улицам, часами торчали в кафе и рассуждали о «преступлениях» с таким видом, как будто, самое малое, раскрыли дело Линдберга [2].