Филиппа Грегори - Меридон

На углу я не замешкалась ни на миг. Я бежала, не думая, желая лишь одного – уйти от них. Теперь я пересекла дорогу и устремилась по Джон-стрит, надеясь скрыться в темноте, прежде чем они достигнут перекрестка и заметят нас.

У нас почти получилось, но тут мы услышали, как Томас крикнул:

– Стойте! Слушайте! – а потом с торжеством заорал: – Они бегут туда! За ними!

Дорога была узкой, и стук сапог по брусчатке у нас за спиной, казалось, становился все громче. Плащ закрутился вокруг моих ног, сдерживая меня, как стреноженную лошадь, я чувствовала, что замедляю шаг. Вперед меня теперь гнал только страх; и я бежала недостаточно быстро.

– Куда? – задыхаясь, спросил Уилл.

Мысли мои путались.

Я стремилась домой, повинуясь чутью, пробиралась по модным улицам и темным укромным переулкам за ними. Но я понимала, что не смогу бежать с той же скоростью. Они нас догонят, к тому же я все равно заблужусь в этом муравейнике новых изящных площадей и боковых улочек.

– В парк! – сказала я.

Я подумала о прохладных деревьях и темных лощинах, где можно спрятаться. О покрытой инеем траве, сверкающей в бледном свете раннего утра. Ничего более похожего на деревню в Лондоне было не найти, а мне так хотелось почувствовать под ногами землю. Мы с Уиллом оба были деревенскими, нам нужно было домой.

Мы метнулись влево по Фарм-стрит, и я увидела высокие деревья парка – казалось, он за много миль, в конце улицы.

– Туда, – сказала я.

Я бежала медленнее, горло у меня сжималось, грудь ходила ходуном.

– Беги, Уилл, у тебя документы. Спасай их. Спасайся с ними.

Он бросил на меня быстрый косой взгляд, в полумраке блеснули его зубы. Этот болван улыбался.

– У нас получится, – сказал он. – Беги.

Я так разозлилась на него за то, что он не понимал, что я не могу больше бежать, что дела мои плохи, что от злости ощутила прилив сил, который понес меня дальше.

К тому же мне было страшно.

И от этого я бежала быстрее наших преследователей!

За нами гнались злые люди, жадные до моей земли, но они не были напуганы, как я. Я слишком часто убегала в своей жизни, чтобы сердце мое не заколотилось, стоило мне услышать стук сапог по брусчатке у себя за спиной. Сердце мое бешено стучало в груди, дыхание было хриплым, как во время болезни, но все-таки я могла бежать, бежать и бежать.

Мы промчались через улицу.

Вдали виднелась пара экипажей, но достаточно близко никого не было, и потом – это за нами гнались с криками «держи их!». Позови мы на помощь, мы могли бы оказаться перед магистратским судом…

– Давай к тем деревьям… – задыхаясь, шепнул Уилл.

Его силы тоже были на исходе, он был весь в поту, его лицо блестело в бледном свете.

Он рванулся к рощице буков и берез. Они стояли, застыв среди мутных теней, их голые ветви тонкими темными нитями выделялись на светлом небе. Но они могли дать нам хоть какое-то укрытие.

Я оглянулась. Преследователи были близко, они уже пересекали дорогу. Они точно увидят, как мы вбегаем в рощицу, у нас не будет времени спрятаться. Они окружат нас и поймают.

– Беги! – велела я. – Я их задержу! Бога ради, Уилл!

Он резко обернулся ко мне, как только мы скрылись из виду.

– Снимай бриджи, – приказал он.

Я вытаращилась на него, а он стянул с меня плащ и бросил его под куст ежевики.

– Снимай ты эти чертовы бриджи! – хрипло прошептал он. – Сойдешь за мою девку!

Тут я поняла.

Я сбросила сапоги и сорвала с себя бриджи. Галстук полетел следом за плащом, и я осталась перед Уиллом в одной рубашке. Он без колебания сгреб меня за ворот и рванул ткань вниз, так что рубашка порвалась до пояса, открыв мою молочно-белую шею и плечо, округлость моей груди и розовый сосок.

Позади, на краю рощицы, послышался голос Томаса и крик Редферна:

– Смотрите на деревьях, на ветках!

Уилл бросился на меня и повалил меня на землю.

– Ноги раздвинь, Сара! – нетерпеливо сказал он и, перекатившись, навалился на меня.

Я почувствовала, как он возится со своими бриджами, а потом покраснела, когда он стянул их и остался с голым задом.

– Уилл! – шепотом воспротивилась я.

У него было мгновение, чтобы отодвинуться и взглянуть на меня. Лицо у него было озорным.

– Глупая ты корова, – с любовью сказал он.

Потом уткнулся мне лицом в голую шею и стал толкать бедрами.

– Оп-па! – заорал кто-то за его спиной.

Капитан Томас резко остановился, а его громилы вытянули шеи из-за его плеча. Уилл не поднял голову, я отважилась взглянуть поверх его плеча. Они на меня пялились, на мои раскинутые голые ноги.

Я опустила голову, уткнувшись в теплое плечо Уилла, и про себя прокляла их, и всех чертовых мужчин на этой сучьей земле!

Я ненавидела Уилла, капитана Томаса и Широкий Дол каждым дюймом своего ледяного злого тела.

– Вы тут не видели двух джентльменов, пробегали мимо? – выкрикнул Томас.

Уилл заревел – то ли от ярости, то ли от похоти, которой помешали.

– Какого черта, я вам тут что, в дозоре? – заорал он. – Не видел, конечно. Вы как думаете, я тут чем занят? Проваливайте к черту. Я заплатил за двадцать минут, и я свои двадцать минут получу!

Они заколебались, двое отступили.

– Они туда побежали… – сказала я.

Голос у меня был шелковистый и невнятный.

Я выбросила руку и указала направление, и они увидели в бледном свете мое голое плечо и очертания шеи.

Капитан Томас насмешливо мне поклонился.

– Весьма признателен вам, мэм, – сказал он. – И прошу прощения, что побеспокоил, сэр.

Мы услышали, как он сделал пару шагов.

– А леди-то не так увлечена, как мужчина, – сказал он, и его люди засмеялись.

Потом его голос переменился.

– Это они? Садятся в экипаж? Черт! За ними!

Мы услышали, как они с шумом ломятся через подлесок и кричат кучеру. Уилл и я застыли, тихо, как зайчата в вереске, слушая, как отъезжает экипаж, как они бегут следом, крича, чтобы привлечь внимание стражника.

Потом наступила тишина.

Они ушли.

Уилл Тайяк лежал на мне, уткнувшись лицом в мою шею, вдыхая запах моего пота, терся лицом о мою кожу и настойчиво упирался сквозь мою задранную рубашку в мою глубокую, укромную сердцевину, где я намокала. Я была насквозь мокрой, как влюбленная потаскушка за стогом сена.

– Все хорошо, Уилл, – сказала я теплым от смеха голосом. – Можешь перестать притворяться. Они ушли.

Он, вздрогнув, остановился и поднял лицо, чтобы взглянуть на меня – оно было исполнено любви.

– Господи, как я тебя люблю, – просто сказал он. – Я бы дал себя повесить за шулерство, чтобы разодрать на тебе рубашку и полежать у тебя между ног – вот за это мгновение.

Я потянулась, плавно и чувственно, как кошка.

Мне казалось, в моих венах прежде никогда не струилась кровь, никогда до этой минуты.