Даниэла Стил - С первого взгляда

Поехала она сразу в Малибу, и Жан-Шарль несколько раз звонил ей туда и в субботу, и в воскресенье. Тимми старалась сочувствовать ему, жалела Жюли, так сильно пострадавшую во время аварии, но ей с большим трудом удавалось сдерживать себя и не высказывать ему, как она расстроена, разочарована, угнетена. Она не могла не задавать себе вопроса, сколько еще раз такое будет повторяться и увидит ли она Жан-Шарля когда-нибудь вообще. Хотела позвонить сестре Анне и попросить ее молиться усерднее. Но может быть, Господь уже ответил на молитвы сестры Анны? Может быть, Тимми не суждено быть вместе с Жан-Шарлем, и благодаря молитвам это стало очевидно? Тимми трудно было разобраться во всем этом, и, слушая Жан-Шарля, она чувствовала, что с каждым днем доверяет ему все меньше и меньше. Сколько еще времени он будет отодвигать и отодвигать их встречу? Он поклялся, что ему нужен месяц, это самое большее, и она кое-как протянула сентябрь, все еще стараясь верить ему. Свою беременность Тимми пока удавалось скрывать. И она до сих пор ничего ему не сказала. Но нервы ее были на пределе, она готова была взорваться в любую минуту. Но держала готовых вырваться на волю демонов в узде. Ей не оставалось ничего иного, она могла только ждать. Или отказаться от него, но к этому она была еще не готова. Ей хотелось верить ему, и все висело как на волоске.

Двадцать пятого сентября Жан-Шарль привез Жюли в Париж, и Тимми опять заказала свой номер в гостинице. Об Эйфелевой башне она уже и думать забыла. Он может прийти к ней в «Плаза Атене» или куда захочет. Она хотела просто увидеть его, и так ему и сказала. А он позвонил ей в тот вечер, когда они с Жюли вернулись, и сказал, что Софи поклялась, что, если он уйдет от них и будет жить отдельно, она не желает его больше никогда ни видеть, ни слышать, а у жены неблагоприятная реакция на облучение. Жан-Шарль рассказывал ей все это, и у него в голосе были слезы. Тимми сидела, прижав к уху трубку и тупо глядя в пустоту; лицо ее ничего не выражало. Все это она уже слышала – детские истерики, рак, химиотерапия, облучение, переломы ног, аварии, черепно-мозговые травмы… что еще осталось? Может быть, заболеет собака, уйдет домработница, сгорит дом дотла, и он будет заново отстраивать его голыми руками, и уж, конечно, как тут уйти. Сколько еще, по его представлению, Тимми должна ждать его, пока он не желает ударить палец о палец? Чтобы оставить семью и уйти из дому, ему недостаточно женщины, которая его любит, это ясно как день. Тимми подумала, как хорошо, что она не сказала ему о ребенке, все равно это ничего бы для него не изменило. Он заперт в этой своей ловушке навсегда. Сейчас Тимми это увидела. Теперь ей оставалось только собрать все свои силы, чтобы встать и уйти от него. Да ей и уходить никуда не надо, они не виделись больше пяти месяцев и, вероятно, никогда больше не увидятся. Теперь Тимми должна сделать то, что, судя по всему, не мог сделать он, – поставить точку. Он не дает ей другого выбора. Не может же она сидеть здесь как последняя дурочка, с его ребенком в животе и верить, что он к ней вернется. Не вернется, это очевидно. Тимми и хотела бы верить ему, но уже не могла. У него есть тысяча предлогов, миллион убедительнейших доводов навсегда остаться там, где он сейчас. Он – всего лишь иллюзия, голос в телефонной трубке. Обещание, которое никогда не исполнится, давно пора это понять. Джейд была с самого начала права, она говорила Тимми, остерегала ее. Тимми ее и слушать не хотела, но глаза у нее наконец открылись. Сейчас она слушала, что говорит ей Жан-Шарль, и по ее лицу лились слезы. Это были слезы и горя, и гнева, и когда он попросил Тимми посмотреть на ситуацию здраво, она взорвалась:

– Что ты от меня хочешь? Что я, по-твоему, должна делать? Я жду тебя почти шесть месяцев. И за все это время ни разу тебя не видела. Я ждала, когда врачи справятся с раком твоей жены. Когда станет лучше Жюли. Теперь Софи грозится тебя проклясть, а у жены неблагоприятная реакция на облучение. Ты так от них и не переехал. Мы встретились с тобой в феврале. Ты просил меня подождать до июня. Я ждала. Потом до сентября. Сейчас уже почти октябрь. А тебе опять нужно время. Если бы ты хотел уйти, ты бы ушел. Мог бы точно так же заботиться обо всех, живя в своей собственной квартире. Чтобы проявлять о них круглосуточную заботу в соответствии с миссией Красного Креста, нет никакой необходимости жить с ними под одной крышей. Мы не виделись с тобой с апреля, Жан-Шарль. – Тимми чуть было не сказала, что ждет от него ребенка, но вовремя спохватилась. – Я чувствую себя последней идиоткой. Я даже не твоя любовница. Я просто голос, с которым ты разговариваешь по телефону, а сам тем временем продолжаешь жить со своей семьей. Может быть, тебе трудно сказать мне, что все кончено. А я думаю, все кончилось уже давно. У тебя просто не хватало духа признаться мне, а у меня не хватало духа это услышать. А теперь уже все равно. Я тебя люблю. Я никогда никого не любила так, как люблю тебя. Но больше в эту игру я играть не буду. Тебе больше не нужно изобретать предлоги и отговорки. Твоя жена и дети могут перестать попадать в аварии и болеть тяжелыми болезнями. Софи может перестать угрожать тебе, что прыгнет с крыши. Все, с меня довольно.

Тимми захлебывалась рыданиями, ее голос прерывался. Жан-Шарль окаменел. Он всегда боялся потерять Тимми, и вот сейчас она ему говорит, что все кончено. Он всего лишь просил еще немного времени, хотел решить еще какие-то свои проблемы и оставить семью, когда у всех все наладится. Почему она не захотела этого понять? Наверное, потому, что не любит его. Он был ошеломлен и раздавлен так же, как и она. А она нанесла ему свой последний удар. Тимми хотела быть уверенной, что, когда он узнает о ее ребенке, он не заподозрит, что этот ребенок – его. И убедить его в этом можно было только одним способом: сказать ему, что отец ребенка – кто-то другой. И так Тимми и сказала, ясно и просто.

– Все это уже не важно, Жан-Шарль, – произнесла Тимми холодно. Она принудила себя произнести эти слова, сжечь за собой все мосты, чтобы отрезать путь к отступлению. Ей больше не нужны его обещания, она больше не хочет надеяться. Да и надеяться ей не на что, теперь она это знает. Она даже не знает, любил ли он ее на самом деле. Если и любил, то не настолько, чтобы ради нее разрушить свой брак, тот самый брак, который, по его словам, умер задолго до того, как в жизни Жан-Шарля появилась Тимми. Видно, не совсем этот его брак умер, раз он продолжает его сохранять, а она, Тимми, одна и носит их ребенка. Но сейчас она положит всему конец, и навсегда. Никогда он не уйдет из дому, она это знает, и вся эта путаница будет бесконечно тянуться, тянуться… Нет, не будет. Тимми не допустит. Она больше никому не позволит бросить себя. Она сама уйдет. Уйдет с гордо поднятой головой, пусть ее сердце разорвалось и истекает кровью. – Я встречаюсь с другим, – сказала она, одним смертельным ударом убивая и его, и все, что они созидали восемь месяцев. – Вообще-то я начала встречаться с ним еще в апреле, – добавила она и болезненно вздрогнула, услышав, как Жан-Шарль негромко ахнул. Ее удар попал в цель, но она этого и добивалась. Если у нее кто-то есть, и есть уже давно, то, узнав, что у Тимми родился ребенок, – а Жан-Шарль об этом обязательно узнает, – он никогда не подумает, что отец этого ребенка – он. Когда у Тимми родится ребенок, об этом будут кричать все газеты и журналы. Сенсация номер один: «Тимми О» – мать-одиночка! И Тимми защищала себя сейчас от Жан-Шарля. Она должна была это сделать, какую бы боль им обоим ее решение ни причинило. И боль оказалась непереносимой.