Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– Слышите, как они радуются? Сегодня вы осчастливили своих подданных.

Однако Бланка, когда подходит к ложу, выглядит какой угодно, только не радостной.

– Он довольно большой, а мои дети рождались маленькими. – Королева-мать искоса смотрит на Маргариту, словно ставя ей в вину этот отход от традиций Капетингов. – Ведь твои Изабелла и Бланка тоже родились маленькими, non ?

Все белила мира не могут скрыть досады смещенной вдовствующей королевы. Маргарита закрывает глаза. Наконец Бланка может съехать из замка и дать невестке повод для благодарности. Теперь мир признает ее настоящей королевой Франции. Десять лет она ждала этого момента, но теперь только вздыхает и жалеет, что не может заснуть.

– Она очень бледна.

При звуке этого голоса королева открывает глаза. Жан де Жуанвиль проводит рукой по своим мягким волосам.

– Вам больно?

– Теперь уже нет, – улыбается ему в глаза она.

Он озирается, но даже Бланка не следит за ними. Маргарита, королева она или нет, – самое незначительное лицо в этих покоях. Людовик присоединяется к благодарственной молитве, и Бланка принимает поцелуи, в то время как принца носят на руках и восхищаются им, словно захворать он может только за стенами замка.

Ах, если бы все они убрались отсюда – кроме Жуанвиля. Оставшись с ним наедине, она бы полнее ответила на его вопросы, рассказала, что не чувствовала никакой боли, когда рожала сына. Почему она всегда думала, что рожать трудно? Да, появление на свет Бланки чуть не убило ее, и вторая дочь, Изабелла, мучила ее много часов, возможно, зная, что, как девочка, встретит со стороны всех, кроме матери, разочарованные взгляды и вздохи сожаления. Но этот третий ребенок – нет, второй, так как первый умер – прямо-таки выскочил из нее, огласив свое появление неистовыми воплями, заглушившими крики Маргариты.

– Моя госпожа вела себя молодцом, – говорит теперь повитуха Жуанвилю.

Но чтобы быть молодцом, нужно преодолеть страх, а она сегодня не испытывала никакого страха, никакой тревоги – ничего; точно так же она чувствовала себя несколько месяцев, с того дня, когда болезнь забрала из ее жизни маленькую Бланшетту, до утра, когда она очнулась уже без нее.

– Ты выглядишь печальной. – Королева-мать разглядывает ее тусклыми, как зимнее небо, глазами. – Слишком несчастной для королевы, только что родившей будущего короля Франции.

– Я все думаю о той, которая умерла.

– Фью! Дети умирают. Привыкай, или проведешь много часов, роняя бесполезные слезы. – Она отбирает у повитухи принца. – Будь благодарна, что это была всего лишь девочка.

Маргарита протягивает руки – она считает, что должна подержать ребенка, – но Бланка отворачивается и отдает его в толпу.

– Смотрите, какого чудесного размера будущий король Франции, – каркает она. – Смотрите, как он великолепен.

Какое-то движение в дверях. Прибыл гонец и спрашивает королеву.

– Я здесь, – отзывается Бланка.

Когда она проходит мимо ложа, Маргарита поднимает глаза на младенца и думает, что должна подержать его.

Прибывший кланяется и протягивает Бланке свернутый пергамент. Она проверяет печать, и ее выщипанные брови поднимаются почти до того места, где должны начинаться волосы. Маргарита усаживается чуть прямее, ожидая, что ей дадут ребенка, пока Бланка разворачивает послание. Но королева-мать передает новорожденного Людовику.

– Какой превосходный мальчик, – улыбается тот Маргарите. – Нужно отметить его внимательный взгляд. Нечасто замечаешь в новорожденных такой ум.

В ней вдруг возбуждается интерес, и Маргарита протягивает руки к Людовику.

Однако, когда он шагает к ней, младенец начинает кричать. Маргарита чувствует, как молоко приливает к груди, но повитуха хватает новорожденного из рук короля и, бормоча извинения, спешит на поиски кормилицы.

– Она скоро вернется, госпожа, и даст вам ребенка. – Жизель взбивает королеве подушки. Что-то падает Маргарите на живот – пергамент, который держала Бланка.

– Дуралей доставил послание не той королеве, – говорит она. – Это предназначалось тебе. Из Прованса.

Маргарита разворачивает свиток, пульс бьет в ушах. Это не поздравление, оно не могло прийти из Прованса так скоро после рождения ребенка.

– «Не знаем, сколько осталось твоему отцу, – пишет мать. – Мы исполнили его последнюю волю и завещание, которое лучшим образом устроит всех. Надеемся, ты согласишься с этим. В надежде на хороший брак для Беатрисы отец завещал весь Прованс ей. Скоро она в его присутствии будет помазана графиней, и он засвидетельствует это, чтобы никто не мог оспорить ее права на титул».

Маргарита недоуменно смотрит на пергамент. Глаза не обманывают ее? Она перечитывает письмо снова, потом еще, словно могут появиться пропущенные слова, если посмотреть внимательнее. Она потеряла Прованс, который достанется избалованной, эгоистичной Беатрисе? А ей – ничего, совсем ничего? А какое приданое папа обещал за ней в брачном договоре? Разве не Тараскон?

Она протягивает письмо Людовику.

– Мои соболезнования, – говорит он, прочтя. – Я знаю, ты очень любила своего отца.

Маргарита пытается говорить, но каждое слово на языке превращается в соль. Глаза горят. Людовик садится рядом и прижимает ее к себе. Она вдыхает его запах: сырая шерсть, церковный ладан, кровь.

– Мой отец покидает этот мир, и мой Прованс отобрали у меня, – наконец выговаривает она и разражается рыданиями. – Мое приданое. Боже, как я перенесу эту потерю?

Бланка кладет руку ей на запястье и наклоняется, чтобы никто не услышал ее слов.

– Собери все свое мужество. Ты королева Франции! Повсюду твои враги, даже в этой комнате. Не показывай им свою слабость.

Маргарита смотрит на мужа: разве королева не вправе скорбеть по своему ребенку или отцу? Но он согласно кивает:

– Держись достойно. Разве может тебя сразить потеря замка и нескольких тысяч марок?

– Но я потеряла Прованс! – говорит Маргарита. – Это полный проигрыш для Франции. Графиней станет моя сестра, а не я.

Она представляет, как Беатриса, шурша новыми шелками, расхаживает по château . Она угрожала, что скорее выйдет голой, чем наденет Санчино платье. «Я не безвкусная монашка и не подумаю одеваться, как они». Она представляет, как Беатриса придумывает способы выжать деньги из своих вассалов, пока они в знак верности целуют ее перстень.

Бланка встает и подбоченивается. Ее перстни сверкают, как и глаза, смотрящие поверх толпы. Потом ее взгляд останавливается на другом конце комнаты, где Карл со своим длинным носом фыркает на слугу, который пролил вино ему на рукав.

Губы королевы-матери двигаются, будто она говорит сама с собой:

– Ничто не потеряно для Франции навсегда. Будь ты так же остра умом, как остра на язык, то уже бы это поняла.