Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– У меня нет намерения взять тебя обратно, так как ты можешь снова оскорбить наших подданных, – по-обещал Ричард, но не сдержал слова. Когда она ему напомнила, он только рассмеялся: – Ты не хочешь быть императрицей? Мы будем править Германией, Италией, Бургундией и Сицилией.

Но ей не хотелось быть королевой, а тем более императрицей. Эти люди были такие грубые, никогда не улыбались, пока она не упала, а потом расхохотались, такие краснолицые, смутив Ричарда. Он отнес Санчу в ее покои и велел больше никогда во время этого визита не пить немецкого пива. И вина тоже. «Я просил тебя очаровать этих людей. Где твой язык, Санча?»

Ее способность говорить – в кубке, но в Германии нет кубков, а только суровые лица, да этот их язык, словно прочищают горло, и их горла, которые надо прочистить. Даже «я тебя люблю» звучит грубо : Ich liebe dich .

Папа снова поднимает ее и несет на кровать, опять к свету, но ей хочется темноты и покоя, чтобы можно было дышать. Она сжимает его руки: «Не клади меня на солнце, я умру», – но он кладет ее под лучи, и ее голова наполняется светом и начинает раскалываться. «Нет», – пытается сказать она, однако Ричард закрыл глаза и крестится, будто она умерла. Но где же папа? Умер? Как давно? Она только что была невестой, а теперь ей тридцать три. И все же он был здесь. Или это был не он? При жизни папа никогда не брал ее на руки. Свет обернулся вокруг ее горла, но нежно. Головная боль прошла впервые за несколько недель.

– Я думаю, ей можно дать немного вина, она так его любит. – Гнусавый голос Авраама извивается, как червяк у нее в ухе. Как он смотрит на нее – как будто они вдвоем знают какую-то тайну, и тайну нехорошую. Как будто Санча покрыта позором. Как будто Ричард отвез ее домой без императорской короны из-за того, что это она что-то совершила, а не потому что человек, который пробовал пищу Ричарда, упал замертво.

Когда он умер, Ричарду прислали донесение, подписанное Манфредом. «Ты следующий, если сегодня же не покинешь мое королевство». Она видела его страх. Его красные глаза, измученное лицо. Господин Арнольд бесцеремонно вошел в ее покои и начал давать указания служанкам: паковать то, сворачивать это.

Приближается Манфред, и немецкие рыцари отказываются сражаться против него. Незаконный сын Фридриха II для них вроде бога. Ричард не может тягаться с ним, сколько бы ни потратил. А истратил он немало – тысячи и тысячи марок на убогие деревушки и разрушающиеся замки. Немцы не оценили его усилий, хотя их почитаемый Фридрих жил в роскоши в Италии на налоги своих германских подданных и не потратил на них ни гроша. Фридрих был Гогенштауфен, а Ричард – англичанин, и их убогие умы не могли забыть этого. И все же они смотрели свысока на Манфреда, рожденного от наложницы, одной из Фридрихова гарема, мусульманки, даже не христианки. Вероятно, она исполняла танец живота.

– Спасибо, Авраам. Ты очень любезен.

Санчин рот наполняется слюной в предвкушении вина. Оно снимет боль, хотя теперь ей и так уже лучше. Молитвы святого отца действуют, как магические чары. Наверное, ей нужно признаться ему в своем чрезмерном пристрастии к вину, но может услышать Ричард, и тогда он не позволит налить ей еще.

– Я думаю, Санча теперь успокоилась, но позже ей понадобится немного освежиться.

«Не уходи!» – крикнула бы она, если бы не потеряла голос. Если бы Авраам не держал ее язык в кубке на своем подносе.

Ей снится единорог, который спит, положив голову ей на колени. Легкие волны исходят от его рога и пробегают по ее бедрам, животу, промежности. Она снова невинна и счастлива, как была лишь один раз в жизни, когда девочкой играла с сестрами. Кого волновало, что Марго и Нора отводили ей в своих играх худшие роли, заставляли подносить стрелы для их упражнений в стрельбе из лука, придумывали дурацкие стишки, чтобы она пела фальцетом, играя на арфе? Кого волновало, что Беатриса липла к ней, как младенец к материнской груди, мешая ей, когда она старалась не отстать от Норы? У нее были сестры, чтобы любить их, и она чувствовала, что и они ее любят. Потом Марго и Нора уехали, а все папины мысли захватила Беатриса, и Санча осталась одна в том большом château со слугами, которые не обращали на нее никакого внимания, и поэтами, которые обращали слишком много внимания. Она пряталась в детской от их навязчивых взглядов, их свиста, их песен, восхваляющих ее красоту, в то время как взгляд, которого она жаждала, почти никогда не обращался в ее сторону. «Я всегда был равнодушен к блондинкам».

Единорог просыпается и поднимает голову, заворачивает свой рог в ее золотистые кудри. Иисус любит ее волосы. Он пришел к ней в свадебных одеждах и протягивает к ней руки. Она обручена с ним, но маме все равно. «Граф Ричард – самый богатый человек в Англии, брат короля, и он хочет тебя. Подумай, как ты можешь помочь своим сестрам, дядям, матери».

А она никому не помогла, даже Ричарду. Санча лежит в темноте, думая о свете, благословенном свете от рога единорога. Она прожила всю жизнь во мраке, прячась, желая быть безобразной, чтобы только Господь захотел ее. Тот, который видит наши души, а не тела. Тот, чья любовь есть плод плодов, на диво изобильна.

«Это все равно что бросить ключи от сокровищницы в глубокий колодец, – говорила мама. – Послужив своей семье, ты лучше послужишь Господу». Но у нее ничего не получилось. Не удалось стать хорошей женой Ричарду, разочаровала как королева. Она пыталась – целых семнадцать лет – стать такой, как он хотел, тем, на что надеялась ее мать. Пыталась отречься от себя.

Она садится на постели. Еще не поздно. В Англии граждане поддержали мятеж баронов. Генрих и Элеонора заперлись в лондонском Тауэре, опасаясь за свою жизнь, и умоляют Ричарда о помощи. Но он отказался вмешиваться. Говорит, что не хочет навлекать на себя гнев баронов. «Он единственный, кто способен нам помочь, – написала Элеонора. – Ты должна призвать все свои чары, чтобы убедить его». И тогда она выполнила свой долг. И теперь может с чистой совестью уйти в Гейлсское аббатство, а Ричард найдет себе новую жену, более подходящую на роль королевы.

– Благодарю тебя, Боже, – шепчет она. Ее сердце бьется ровно и сильно, увереннее, чем в последние месяцы. Год назад, по возвращении в Беркхамстед, после их бегства из Германии, она заболела. Сначала были головные боли, сперва слабые, потом резкие, наполнявшие голову криками, ставившие в тупик всех лекарей. За ужином с Ричардом она была не в состоянии сложить предложение, позже не могла вспомнить, какой сегодня день, какой год, однажды вечером стала говорить о том, как станет императрицей Священной Римской империи, забыв, что они уже ездили в Германию и там им угрожали, отчего пришлось бежать из королевства самым не королевским образом.