Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

«Англия для англичан!»

«Больше ничего Элеоноре!»

Тупость. Они сами не понимают, чего требуют, а лишь повторяют, как попугаи, что им сказали прихвостни Симона, а именно Роджер де Лейбурн, Роджер де Клиффорд и Амо Лестранж. Невоспитанные юнцы, насильники и убийцы теперь обратили свою злобу на нее и Генриха. И все за то, что они отняли у них подаренные Эдуардом замки, а самих послали обратно в Валлийскую Марку, подальше от своего сына.

Когда эти люди приходили к ней в прошлом году, на их лицах было такое же выражение, какое она видит сейчас внизу, – рты, как раны, глаза выкатились от бешенства. Маленький подбородочек Лейбурна дрожал под весом его негодования, но ему следовало лучше ее знать и не пытаться обратить Эдуарда против нее. Лестранж смотрел по-бычьи. Она вцепилась в подлокотники трона, в любое мгновение ожидая нападения. Тем временем Роджер де Клиффорд стоял позади, стуча зубами и скалясь, как гиена, – точно так же, как во время слушаний по обвинению в домогательствах к его служанкам: в прошлом году три молодые женщины у него дома родили по ребенку. Неудивительно, что Элеонора настояла на лишении его земель.

– Я наградил их, потому что они мои друзья, – сказал Эдуард. – Ты не можешь просто так отобрать эти земли.

– Они – просто необузданная и безрассудная шайка и причинят тебе только вред, – ответила она.

– «То, что ты презираешь, может оказаться ценнее, чем ты думаешь».

– Если ты читал Труа, то должен понимать, что поведение твоих друзей вряд ли соответствует рыцарскому кодексу.

– Мои друзья – верные и отважные рыцари. И в бою они отдадут за меня жизнь.

– А не на поле боя они разрушат твою жизнь. О человеке судят по его друзьям – а ты не рядовой человек.

– Я буду горд, если обо мне будут судить по моим друзьям.

– Роджер Лейбурн воспользовался на турнире заостренным копьем, чтобы отомстить одному из наших рыцарей. И разбросал кишки беззащитного противника по полю. Кретьен де Труа определенно не одобрил бы такого.

– И Роджер заплатил за это. Папа послал его в Утремер искупить грех.

На самом деле они с Генрихом надеялись, что он не вернется.

– Амо Лестранж связал линкольнского судебного пристава и высек его.

– Мы поймали этого пристава, когда он хлестал свою лошадь плетью в девять хвостов. – В его глазах лучатся искорки. – Пусть скажет спасибо, что Амо не воспользовался ею.

– Твой смех и есть та причина, почему я отослала прочь этих мальчишек, – говорит Элеонора. – Чем дальше они пробудут в отдалении, тем большего ты добьешься.

Его отвисшее веко дергается, как у Генриха, когда тот сердится.

– Мы не мальчишки, матушка, мы взрослые мужчины и вряд ли нуждаемся в твоих поучениях.

– Чтобы быть мужчиной, нужно что-то большее, чем кровавая месть и самосуд. – Она ощутила раздражение, вспомнив, что когда-то то же самое Генрих говорил ей. – Сила характера не делает меня мужчиной.

– Где же тогда твое женское сердце?

– Мое материнское сердце защитило бы тебя от странствующих рыцарей, которых к тебе приставил Симон де Монфор.

– Генрих Германский и Роджер Лейбурн – мои самые близкие товарищи, а Амо и Роджеру Клиффорду я бы доверил свою жизнь. – Его глаза наполняются слезами – да уж, взрослый мужчина! – Ты можешь отнять у них мои подарки, но ты не можешь лишить их моей любви и никогда не лишишь.

Но лишенной, похоже, оказалась сама Элеонора. После ухода от нее в тот день Эдуард с друзьями присоединился к мятежному войску Симона, выступившему против нее и Генриха. Что он надеялся получить от мятежа? Неужели не понимал, что Симон домогается трона для себя? Когда у Эдуарда закончились деньги, он увидел, кто его истинные друзья, – и вернулся к Генриху. Но не к ней. С ней он так и не разговаривал.

Потеря Эдуарда стала для дела Симона тяжелым ударом – последним в серии неудач. Папа аннулировал направленные против нее и Генриха Оксфордские провизии, а французский и кастильский дворы прислали рыцарей и в их числе прославленного графа Сен-Поля защищать данные Богом права короля и королевы. Приток иностранных наемников, однако, отчасти и стал причиной сегодняшних протестов. Лондонцы клянут «чужаков», словно забыли, что Симон тоже иностранец.

– Симон де Монфор едет в Лондон, – говорит канцлер Роберт Уэйлранд. – На улицах рассказывают, сколько он пролил крови. Народ в ужасе.

– И потому они скандируют его имя? – спрашивает Элеонора.

– Симон и лорды Марки напали на замки, удерживаемые вашими родственниками, моя госпожа.

Лузиньяны бежали, но Симон хочет отомстить и ей. Она уже потеряла членов своей семьи, в том числе дядю Бонифаса, который бежал во Францию вместе с множеством ее кузенов.

– Лондонцы боятся, что он их покарает за поддержку короны.

– У Симона нет права карать, – говорит Генрих. – Король пока еще я.

– Он прислал письмо. Требует от городского олдермена соблюдать клятву в поддержку Оксфордских провизий.

– Они дали эту клятву под нажимом, практически под угрозой оружия, – говорит Элеонора. – И Симон еще обвиняет нас в притеснениях! А теперь, Ричард, я слышала, твоего сына Генриха послали в Булонь захватить в заложники нашего Джона.

Хотя и не «чужак», Джон Монселл тоже бежал за пролив от обвинений в службе им и едва спасся от гибели.

Ричард краснеет:

– Мой мальчик еще молод. И верит россказням Симона о привилегии народа править.

– Я слышал, звучит очень убедительно, – замечает Генрих. – У Симона всегда был дар болтать языком.

– Да, и потому молодой Генрих с пользой проведет время во французской тюрьме, – говорит Элеонора. У Ричарда отвисает челюсть. – Ничего, Ричард, некоторое время вдали от влияния Симона ему не повредит.

– В тюрьме! – ревет Ричард. – Мой мальчик? О, это слишком!

Он садится, вдруг постарев, и видно, что ему действительно пятьдесят четыре года. Хорошо: пусть пострадает, как мучилась Санча, когда он оставил ее одну умирать.

– Мы должны покончить с этой войной. – Ричард пальцами расчесывает свои редеющие волосы. – Генрих, ты должен начать переговоры. Не так давно эти бароны пытались свергнуть нашего отца, и нас чуть не захватили французы. Англия не выдержит еще одной междоусобицы.

– Переговоры? – фыркает Элеонора. – Потому что Симон расхаживает с бандой негодяев и рушит замки? Эдмунд удержал Дувр, а Эдуард – Виндзор. – Она усмехается при мысли о налете Эдуарда со своими рыцарями на Новый Храм. Он сказал, что пришел за украшениями королевы, а оказавшись внутри, взломал и разграбил сундуки баронов – деньги Симона и его сторонников, тысячи марок в монетах и драгоценностях. Симон и его люди в бешенстве. И обвиняют королеву.

Элеонора смеется. Жаль, что не она предложила этот налет на Храм, его гениальный и дерзкий замысел принадлежал Эдуарду. Без этих сорвиголов, в том числе Генриха Германского, которые его только отвлекают, он становится замечательным принцем, дерзким, отважным и ловким. Когда-нибудь он станет прекрасным королем. Возможно, в свое время посмотрит в зеркало и увидит влияние матери.