Элизабет Чедвик - Отвергнуть короля

Гуго ворвался в покои, а за ним порыв лютого октябрьского ветра.

– Вы слышали? – выдохнул он с вздымающейся грудью, сверкая глазами, яркими, как цветы вероники. – Иоанн умер! – (Махелт и Уилл уставились на него.) – От дизентерии. Он заболел в Линне, но добрался до Ньюарка и умер там. Я услышал новость по дороге сюда. Я думал, может, вы уже знаете. К полудню об этом узнает весь Лондон.

– Иоанн умер? – Уилл моргал, как будто его разбудили от крепкого сна. – Вы уверены?

– Короля внесли в Ньюарк на носилках, – кивнул Гуго, – и он кричал в агонии при каждом шаге. Аббат Крокстона находился у его смертного одра. Иоанн назначил вашего отца одним из исполнителей своего завещания и поручил ему особо позаботиться о своем старшем сыне.

– Моего отца? – Сердце Махелт забилось быстрее.

– Под надзором папского легата. Король будет похоронен в Вустере, и юного Генриха коронуют в Глостерском аббатстве. Похоже, регентом до совершеннолетия мальчика назначат либо вашего отца, либо Ранульфа Честера.

Махелт переводила взгляд с брата на мужа и видела одинаковое выражение на их лицах. Они напоминали пловцов, которые сражались с волнами так долго, что выбились из сил, и наконец их выбросило на неведомый берег. Но что лежит за прибрежной полосой? Облегчение от возможности дышать не радует, поскольку каждый вдох дается с трудом.

– Всю свою юность и зрелость я страдал от этого человека. – Уилл судорожно вздохнул. – Он стоил мне жены, семьи, чести. И вот его нет… Словно я поднял меч, но поразил лишь туман. – Запустив пальцы в волосы, он поднялся. – Мне нужно уйти и подумать… Подумать, что делать.

– Нам всем нужно, – ответил Гуго скорее мрачно, чем радостно.

Сидя рядом с Махелт за новым пологом кровати, Гуго взял гребень, которым жена собиралась провести по волосам. Было очень поздно, но никто еще не спал. Весь Лондон бурлил от известия о смерти короля. Пивные и харчевни были набиты людьми, которые обсуждали новость и строили предположения, что их ждет дальше. Никто не хотел отправляться домой. Не обошлось без пьяных потасовок, и кое у кого утром будет болеть голова… не только от чрезмерного винопития.

Гуго взял прядь тяжелых темных волос Махелт и провел гребнем по их блестящему полотну.

– Я был бы счастлив, если бы мне пришлось заниматься только этим до конца своих дней, – пробормотал он.

– У вас устала бы рука, – с улыбкой ответила она.

– Я потерпел бы. Удовольствие перевесило бы боль.

Махелт беззвучно засмеялась:

– Неужели?

– Надеюсь.

К ним вернулась легкость в общении, пусть неуверенная и все же несомненная, словно первый день весны после долгой суровой зимы. Почва под ногами вполне могла замерзнуть вновь. Гуго расчесывал и разглаживал волосы жены, пока они не превратились в блестящую, лоснящуюся пряжу, потрескивающую жизненной силой. Наконец Махелт повернулась к мужу и обвила его шею руками.

– Так давайте подкрепим эту надежду, – сказала она.

Они занимались любовью одновременно страстно и нежно. В яростной схватке сгорели остатки злобы и разочарования, напряжение ослабло, раны затянулись и были выкованы новые связи. Гуго стиснул зубы, ощутив приближение вершины блаженства, и приготовился отпрянуть, но Махелт обвила его ногами и обняла еще крепче.

– Нет, – выдохнула она ему в ухо. – Я хочу вас целиком! Сейчас же!

Ее слова заставили Гуго излиться, и он прижался головой к шее Махелт, судорожно повторяя ее имя. Когда она выгибалась навстречу, ему казалось, что он вернулся домой после долгого и бурного путешествия. Позволив мужу излиться в себя, Махелт как бы говорила, что готова зачать новое дитя – она прошла долгий путь и теперь хочет от него ребенка.

Гуго продолжал прижимать жену к себе, не желая расставаться, и только натянул на их тела покрывало. В тусклом свете прикроватной свечи Махелт погладила его по лицу.

– Если сегодня был зачат ребенок, – прошептала она, – если Господь благословит нас младенцем, я хочу, чтобы наш сын или дочь родились в мирной стране. Несомненно, к тому времени все будет кончено. И мы тогда можем строить планы на жизнь.

Гуго запустил пальцы ей в волосы:

– Главной преграды больше нет, но мы с отцом присягнули Людовику и ради общего блага должны действовать осмотрительно. Очень многое зависит от того, что происходит сейчас.

– Вы имеете в виду, от моего отца?

– Да, от вашего отца. Если кто-то и может провести нас сквозь бурю, так это он.

Махелт подняла голову и посмотрела на мужа:

– Вы готовы выступить на его стороне против Людовика?

– И нарушить клятву? – нахмурился Гуго. – Мы дали Людовику слово чести. Ваш отец, как никто, должен это понять. Сперва надо разобраться, кого мы поддерживаем, ведь иначе равновесия не удержать.

Гуго ожидал, что Махелт ощетинится и с глубоким негодованием заявит, что он должен немедленно присягнуть ее отцу, но она оставалась тихой и задумчивой.

– Так я могу ему написать?

Гуго помедлил. Тот факт, что Махелт спрашивала разрешения, был уступкой с ее стороны, которая смягчила его сердце, но в то же время ему было что возразить.

– Вы мне не доверяете. – В ее голосе прозвучало эхо прежней злобы.

– Вовсе нет, – поспешно ответил он, зная, что молчать не следовало, ведь Махелт вспыхивает быстро, а раны еще свежи… у обеих сторон. – Я знаю, вы сделаете все, чтобы залатать бреши. Но наши письма должны быть написаны совместными усилиями.

Махелт, сощурившись, разглядывала мужа:

– Поскольку мы доверяем друг другу?

– Поскольку мы одно целое, – ответил он. – Как тот синий пояс, который мы сплели вместе, как дети, которых мы породили.

Гуго вновь приник к губам жены, чтобы скрепить слова поцелуем, а также чтобы утешить ее. Он напряженно ожидал возражения, что доверять и быть одним целым – разные вещи.

– Всегда есть место, где детали перемешиваются, какими бы несходными они ни были, – добавил он.

Махелт неохотно засмеялась.

– О да, – согласилась она. – Несомненно, муж мой.

Махелт лизнула пальцы и перегнулась через Гуго, чтобы загасить свечу. Их окутала темнота.

Сумерки конца февраля были пронзительно-холодными. Кутаясь в подбитый мехом плащ, Махелт стояла рядом с Длинным Мечом и протягивала руки к недавно разведенному огню, потрескивающему в камине. Воздух едва начал согреваться, и вокруг притаился холод. Они приехали в Тетфорд днем, и пока слуги готовили дом, Махелт посетила службу в аббатстве и могилу Иды. В память об Иде она отдала бедным три плаща и три марки серебра и положила на могилу свежий вечнозеленый венок.

Ее свекор остался в церкви, читая молитвы, пока горела свеча, и найдя для покойной Иды время, которого никогда не находил для нее при жизни. Возможно, граф размышлял об отпущенном ему времени и дне, когда он тоже упокоится под камнем в церкви приората. Родственники не стали мешать его бдению и вернулись домой. Дом был заперт много месяцев назад, и в нем было холодно и сыро, тем более что дом стоял недалеко от реки, но, по крайней мере, теперь огонь пылал вовсю, и постельное белье, которое Махелт захватила из Лондона, было свежим и пахло травами. Приор пообещал прислать кушанья со своих кухонь, и хотя в это время года можно ожидать лишь похлебки и соленой рыбы, зато они будут горячими. Гуго разговаривал на улице с конюхами, Роджер и Гуго сопровождали его. Со двора доносились звонкие голоса детей, играющих в пятнашки, и более глубокий голос их отца, погруженного в обстоятельную беседу о состоянии лошади, страдающей коликами.