Филиппа Грегори - Подкидыш

Лука ложкой зачерпнул куриное фрикасе, положил на большой ломоть хлеба и передал Изольде. Она извлекла откуда-то из рукава вилку и с ее помощью стала аккуратно есть мясо с поверхности хлеба, как с тарелки. Никто из молодых людей никогда прежде не сталкивался с такими деликатными манерами. Лука даже про все свои вопросы позабыл, а Фрейзе у дверей и вовсе застыл на месте от изумления.

– Ни разу такой штуковины не видел! – признался Лука.

– Она называется вилка, – сказала Изольда, словно о самой обычной вещи. – Ими пользуются при французском дворе. Эту вот подарил мне мой отец.

– Никогда не ел ничего такого, что нельзя было бы надеть на острие кинжала, – осмелился заметить Фрейзе, по-прежнему стоя у двери.

– Умолкни, – посоветовал Лука своему чересчур разговорчивому слуге, но Фрейзе не унимался:

– Или попросту всосать в себя. – Он минутку помолчал и пояснил более внятно: – Ну, скажем, суп.

– «Ну, скажем, суп»! – сердито передразнил его Лука. – Уж про суп ты, ради бога, помолчи! А еще лучше ступай на кухню и посиди там.

– Я же за дверями присматриваю, – возразил Фрейзе, жестом показывая, сколь важна его работа. – Слежу, чтобы к вам сюда кто не ворвался.

– Господь свидетель, по мне так лучше пусть ворвутся, пусть на нас целая банда грабителей нападет, чем мы без конца будем слушать твои комментарии по любому поводу! – взорвался Лука.

Фрейзе с сожалением покрутил головой и демонстративно поджал нижнюю губу, накрыв ее верхней, показывая, что впредь будет хранить молчание.

– Отныне я нем как могила, – сказал он Луке. – А вы продолжайте, продолжайте. У тебя, кстати, очень хорошо получается, маленький господин: осторожно, но уважительно. Но ты на меня внимания не обращай.

Лука только рукой махнул и снова повернулся к Изольде.

– В новом допросе ты не нуждаешься, – сказал он ей, – но должна понять: мы не можем освободить тебя, пока не будем убеждены в твоей невиновности. Твоей и Ишрак. Поэтому после обеда постарайся честно рассказать, что случилось в аббатстве и что ты думаешь насчет своего будущего.

– Могу ли я тоже узнать, что произошло после нашего бегства? Вы его закрыли?

– Нет, – ответил Лука. – И узнаешь обо всем во всех подробностях. А пока скажу только, что, когда мы покидали аббатство, монахини как раз молились в часовне. Там должны назначить новую аббатису…

– Сестру Урсулу? – быстро спросила Изольда.

– Сестра Урсула умерла, – сказал Лука, но ничем эти слова не пояснил. – А теперь займись-ка обедом, а потом расскажешь мне все, что тебе известно.

Изольда еще немного поела, затем взяла кусок хлеба, и брат Пьетро положил на него немного говяжьего рагу. Сам же он с обедом уже покончил и, готовясь записывать, обмакнул перо в чернильницу.

– Когда я прибыла в аббатство, я горько оплакивала своего отца и одновременно всей душой противилась его предсмертной воле, – честно призналась Изольда. – Ишрак, разумеется, последовала за мной – мы никогда с ней не расставались, с тех пор как мой отец привез их с матерью из Святой земли.

– Она твоя рабыня? – спросил брат Пьетро.

Изольда с горячностью помотала головой:

– Нет, она свободный человек! Просто из-за ее арабского происхождения всем кажется, что она обязательно должна быть моей рабыней. Но это не так. Мой отец весьма чтил и уважал ее мать, а когда она умерла, он похоронил ее по-христиански. Ишрак тогда всего семь лет было. Ишрак всегда оставалась свободной, как и ее мать.

– Более свободной, чем ты? – спросил Лука и заметил, как вспыхнули ее щеки.

– Да, похоже, что так, – призналась она. – Ибо я, связанная волей покойного отца, вынуждена была против собственного желания отправиться в монастырь. Впрочем, теперь я лишилась и своей должности аббатисы, и даже места в этом монастыре. Теперь я – преступница, и меня разыскивают власти!

– Что вы делали с телом сестры Августы?

Изольда наклонилась над столом, приблизив лицо к Луке и буквально вперив в него взгляд синих глаз. В эту минуту Лука мог бы поклясться, что она говорит правду.

– Ишрак училась в Испании у мавританских врачей. Мой отец возил нас обеих к испанскому двору, когда там понадобились его советы по организации нового крестового похода. Ишрак потом осталась там учиться у одного из величайших врачей современности; она изучала разные травы, в том числе и ядовитые, способные и одурманить человека, и убить его. Мы с ней давно подозревали, что монахинь кто-то пичкает подобным зельем. Кроме того, мне и самой снились совершенно невероятные сны, сущие кошмары, а просыпалась я с кровоточащими ранами на руках…

– У тебя тоже появлялись на руках стигматы? – прервал ее Лука.

– Мне так казалось, – сказала она, сразу помрачнев при воспоминании об этом. – И сперва я очень растерялась. Я решила, что эти отметины настоящие, что это просто чудо, хоть мне и было очень больно.

– Так это ты приходила ночью ко мне в комнату и показывала свои руки?

Она молча кивнула.

– В этом же нет ничего постыдного, – попытался ласково успокоить ее Лука.

– Но у меня такое ощущение, будто это страшный грех, – тихо возразила она. – Это ужасно, когда во сне у тебя появляются такие же раны, как у Господа нашего, и ты просыпаешься с растревоженной душой, потому что тебе снилось, как ты бежала, пронзительно кричала…

– И ты решила, что эти страшные сны связаны с воздействием ягод белладонны?

– Да. Ишрак тоже так считала. Она была почти уверена, что их дают всем монахиням. Сама Ишрак никогда в трапезной не ела, она питалась со слугами, и у нее никогда не бывало таких снов. И ни у кого из слуг тоже. Только у тех сестер, которые ели в трапезной, в частности тамошний хлеб. А когда сестра Августа столь внезапно скончалась во сне, Ишрак догадалась, что сердце ее перестало биться из-за длительного воздействия яда; она знала, что он накапливается в теле человека и, если принимать его постоянно даже в небольших количествах, он в итоге тебя убьет. Вот мы и решили вскрыть тело сестры Августы и поискать у нее в желудке ягоды белладонны.

Брат Пьетро перестал писать и прикрыл глаза рукой, словно перед ним вновь встало жуткое видение: две молодые женщины, обнаженные руки которых по локоть выпачканы кровью, потрошат мертвеца.

– Это очень большой грех – прикасаться к мертвому телу, – внушительно заявил Лука. – А вскрывать труп – это к тому же тяжкое преступление.

– Но для Ишрак это вовсе не грех и не преступление! – тут же бросилась на защиту подруги Изольда. – Она не нашей веры, она не верит в воскресение мертвых. Для нее это вскрытие было не бóльшим грехом, чем решение вопроса о том, от чего умерло то или иное животное. Ведь врачи часто вскрывают тела мертвых животных, выясняя причину их смерти. Вы ни в чем не сможете ее обвинить, кроме того, что она практикует медицинское искусство.