Дэвид Левитан - Двенадцать дней Дэша и Лили

Когда что-то идет не так, больше всего страдает тот, кто верит в лучшее. Лили не хотела говорить об этом, а у меня не хватило красноречия убедить ее посмотреть на происходящее с другой стороны. Она хотела видеть во мне убежище. Так прямо и сказала, заставив трепетать мое сердце. И я поддерживал ее, но это была пассивная поддержка стула или столба, а не активная поддержка человека, не дающая упасть другому человеку. Пока ее дедушка проходил операции, осложнения после операций и физиотерапию, мы все меньше проводили время вместе: меньше бродили по городу, меньше забредали в мысли друг друга. В мгновение ока пролетели экзамены, наступило лето. Лили устроилась волонтером в реабилитационный центр, в котором восстанавливался ее дедушка, – чтобы подольше быть с ним и помогать другим людям, нуждавшимся в ее помощи так же сильно, как он. Я чувствовал себя виноватым, поскольку в то же самое время отдыхал то с мамой, то с отцом: отец пытался переплюнуть мамино путешествие в Монреаль непродуманной развлекательной поездкой в Париж. Мне хотелось наорать на отца из-за этой поездки, но я вовремя опомнился. Орать на отца за то, что он везет сына в Париж? Бред. Просто мне хотелось быть подальше от него, мне хотелось быть рядом с Лили.

С началом нового учебного года наши отношения стали налаживаться. Ее дедушка снова ходил и стал мягко прогонять Лили, ради ее же блага. Мне казалось, она вздохнет с облегчением. Она и правда чувствовала облегчение, но в глубине души продолжала бояться за дедушку. Я не лез к ней в душу, считая, что если делать вид, будто все в порядке, в один прекрасный момент полуложь превратится в полуправду, а потом и вовсе станет правдой.

Погрузившись в школьную жизнь, в окружении друзей я с легкостью убедил себя в том, что у нас с Лили вновь все нормально. Мы замечательно проводили время, гуляя по городу и одновременно забывая о нем. Лили не открывала мне полностью свое сердце, но мне хватало того, что она позволяла увидеть. Себя, смеявшуюся над схожестью хозяев собак с их питомцами. Себя, плакавшую над телевизионным шоу, в котором возрождают рестораны, близкие к закрытию. Себя, державшую в своей комнате на случай моего прихода пакет с вегетарианским зефиром, потому что я однажды сказал ей, как обожаю его.

И только с приближением Рождества показались первые трещины.

Обычно в Рождество мое сердце усыхает и черствеет. Мне ненавистно то, как туристы заполоняют улицы и привычный гул города заглушают избитые мотивы и сантименты. Большинство людей считают дни до наступления Рождества, чтобы успеть закупиться. Я считаю эти дни в ожидании, когда пройдет Рождество и наступит настоящая, суровая зима.

В моем сердце оловянного солдатика не было места для Лили, но она проникла в него. И принесла с собой Рождество.

Поймите меня правильно, мне претят все эти фальшивые пожелания добра в конце каждого года, которые люди раздают друг другу, чтобы потом, перевернув календарный лист, напрочь забыть о доброте. Такая амнезия мне не по вкусу. Лили же носит в сердце добро всегда и везде, круглый год. Теперь я и в других замечаю это: сидя за столиком кафе «Ле-Пейн» в ожидании Лэнгстона, вижу, с какой бесконечной добротой и нежностью смотрят друг на друга влюбленные парочки; так же смотрят на своих детей большинство родителей (даже донельзя вымотанные и уставшие). Я везде вижу частичку Лили. Ту самую, которую все меньше вижу в ней самой.

И, видимо, не я один. Лэнгстон, не успев прийти, тотчас выпалил:

– Слушай, последнее, чего мне хочется, – трапезничать тут с тобой, но нам нужно действовать. И действовать немедленно.

– Что случилось?

– До Рождества осталось всего двенадцать дней.

Я кивнул. В конце концов, сегодня тринадцатое декабря.

– Так вот, до Рождества всего двенадцать дней, а у нас в квартире образовалась зияющая дыра. Знаешь, отчего?

– Термиты?

– Заткнись. Дыра у нас в квартире оттого, что там нет рождественского дерева. Обычно Лили ждет не дождется конца празднования Дня благодарения, а потом бежит сломя голову за елкой. Считает, что в городе все самые лучшие елки разбирают заранее, и чем дольше ждать, тем скорее тебе достанется самая неказистая. Поэтому к первому декабря елка уже стоит в нашем доме, и следующие две недели Лили ее наряжает. Четырнадцатого декабря мы устраиваем церемонию зажигания елки: Лили притворяется, будто такова наша давняя семейная традиция, но правда в том, что она сама начала ее в возрасте семи лет. А в этот год – ничего. Елки нет. Украшения лежат в коробках. Завтра должна быть церемония. Миссис Бэзил уже заказала праздничный ужин, и я не знаю, как сказать ей, что у нас даже елки нет для зажи- гания.

Мне понятен его страх. В ту минуту, когда их двоюродная бабушка – которую мы все зовем миссис Бэзил – откроет дверь в квартиру и учует отсутствие елки, всем придется ох как несладко. Она не станет скрывать своего недовольства.

– Так почему ты просто не купишь елку? – спросил я.

Лэнгстон хлопнул себя по лбу ладонью, потрясенный моей тупостью.

– Потому что это – дело Лили! Обожаемое ею дело. Купив елку без нее, мы укажем на то, что она не сделала этого сама. Лили только еще больше расстроится.

– Да-да, ты прав.

Подошла официантка, и мы заказали пирожные. Оба понимали, что нам не о чем будет общаться полноценный обед.

– Ты напоминал ей о елке? – спросил я, сделав заказ. – Ну, о том, что ее надо купить?

– Пытался. Прямо в лоб: «Хей, может, сходим за елкой?» И знаешь, что она ответила? «Я не в настроении для этого».

– Совершенно не похоже на Лили.

– А я о чем! В общем, отчаянные времена требуют отчаянных мер. Потому я и написал тебе.

– Но чем я тут могу помочь?

– Она говорила с тобой об этом?

Несмотря на воцарившееся между мной и Лэнгстоном временное перемирие, мне не хотелось выкладывать ему полную правду – что мы с Лили вообще мало о чем говорили после Дня благодарения. Время от времени мы ходили в музей или кафе. Время от времени целовались и позволяли себе чуть больше, чем поцелуи (нет-нет, ничего такого, чего нельзя показать по Си-би-эс»). Мы вроде по-прежнему были в отношениях. Однако эти отношения уже казались лишь видимостью.

Я не сказал этого Лэнгстону, поскольку стыдился того, что позволил нам с Лили дойти до такого. И не сказал этого Лэнгстону, поскольку боялся, что это встревожит его. Моя собственная тревога уже зашкаливала.

– Нет, мы не говорили о елке, – в конце концов ответил я.

– И Лили не приглашала тебя на церемонию ее зажигания?

Я покачал головой:

– Впервые слышу о ней.

– Так и думал. Видимо, на церемонию придут только члены семьи, участвующие в ней каждый год. Обычно Лили всем раздает приглашения. Но, похоже, у нее и на это нет настроения.