Мэри Патни - Самая желанная

Джервейз, конечно же, прекрасно понимал, что ему следовало искать такую любовницу, которая будет благодарна за финансовое обеспечение, а тратить время на экзотическую и наверняка очень дорогую красавицу вроде Дианы Линдсей – это было глупостью с его стороны. Но, вспомнив ее чувственное тело и безупречные черты лица с бездонными, манящими глазами, он решил не слишком усердствовать в здравых рассуждениях. Какой прок от богатства, если иногда не побаловать себя дорогой фривольностью? Диана Линдсей необычайно привлекательная фривольность.

Сент-Обин-Хаус представлял собой скучно-серую, но весьма внушительную каменную громаду, слишком большую для одного человека. Джервейз вошел, открыв дверь собственным ключом. Далеко не сразу удалось ему убедить слуг, что он предпочитает уединение: на это потребовались месяцы, – но в конце концов он своего добился. В вестибюле на столике его ждала лампа, и Джервейз тотчас подтянулся к ней. Ему совершенно не хотелось спать, поэтому он прошел в гостиную – богато декорированную комнату, созданную, казалось, для гигантов или для богов. Кессонный потолок с росписями в итальянском стиле на высоте второго этажа… Гигантский восточный ковер, сотканный на заказ специально для этой комнаты… Резные мраморные камины в обоих концах гостиной… И изящная мебель, спроектированная Робертом Адамом [1] Роберт Адам (1728–1792) – шотландский архитектор-неоклассик, дизайнер интерьеров и дизайнер мебели. – Здесь и далее примеч. ред. .

Миновав гостиную, Джервейз вошел в кабинет, вдоль стен которого стояли шкафы с книгами. В этой комнате его отец бывал особенно часто, и когда Джервейз вернулся из Индии, в воздухе все еще витал запах трубочного табака покойного виконта. Однако присутствие самого отца не ощущалось, что было неудивительно – даже при жизни старого виконта отец с сыном почти не общались.

Окинув взглядом кабинет, Джервейз принялся бродить по дому, который унаследовал. В этот час все слуги находились на своей территории, и бесконечные залы и комнаты, которые он мерил шагами, были пусты. Шаги Джервейза слабым эхом отдавались от высоких потолков и полов. Бальный зал был огромен и тих, его ни разу не использовали с тех пор, как четырнадцать лет назад умерла его мать. Главная лестница, представлявшая собой две широкие симметричные дуги, была, наверное, самое грандиозной во всем Лондоне. Его мать выглядела чрезвычайно величественно, когда спускалась по этой лестнице, сверкая драгоценностями в золотистых волосах и на шее. Хотя и этот особняк, и все, что в нем находилось, принадлежало Джервейзу, он не чувствовал его своим домом и не испытывал гордости от обладания Сент-Обин-Хаусом. Если этот великолепный мавзолей кому-то и принадлежал по-настоящему, так это горничным, полировавшим мебель и натиравшим полы. Даже прожив здесь два года, Джервейз все еще чувствовал себя чужаком в этом доме. Возвращаться в этот унылый дом под унылыми английскими небесами было необычайно тягостно. Возможно, Британия для того и обзавелась колониями, чтобы британцы могли жить в более приятном климате, но при этом все же оставаться под британским флагом.

Пока Джервейз в течение пяти месяцев плыл домой, он обдумывал возможность продать Сент-Обин-Хаус и найти себе более скромное жилище, но потом отказался от такой мысли. Ведь этот дом, являвшийся частью наследия Сент-Обинов, должен был со временем перейти к Френсису или его наследникам… Его кузен, всегда веселый и жизнерадостный, когда-нибудь женится, и его семья согреет и оживит эти холодные комнаты. А они действительно казались холодными, несмотря на множество резных мраморных каминов, ибо холод этот был чем-то более глубоким, чем физическое ощущение. Любопытно, был ли счастлив кто-нибудь из прежних обитателей этого особняка? Для себя самого Джервейз не ожидал ни теплоты, ни счастья. В Индии он научился искупать свои грехи хорошей работой или исполненным долгом, и этого было вполне достаточно. Он выстроил свою жизнь так, что приносил пользу и заботился о благополучии тех, кто от него зависел. Ему было многое дано, и он считал своим долгом использовать все свои возможности во благо.

В какой-то момент Джервейз начал осознавать истинную цель своих блужданий по дому. Да-да, пора было встретиться с призраком матери…

Медора, виконтесса Сент-Обин, дочь герцога, была столь же грациозна, как и обаятельна, столь же испорчена, как и красива. С тех пор как Джервейз видел ее в последний раз, прошло восемнадцать лет – восемнадцать лет его нога не ступала в эти комнаты. Однако он до сих пор отчетливо видел, как она плывет по комнате, и слышал эхо ее радостного беспечного смеха. Ребенком он обожал свою мать и был благодарен даже за незначительные намеки на нежность с ее стороны и приходил в отчаяние, когда она сердилась или раздражалась. Он тогда был слишком мал, чтобы понимать, как мало ее настроение зависело от него, и винил себя за то, что не сумел ей угодить.

В гостиной его матери, все еще декорированной поблекшими панелями розового шелка, который она любила, висел ее портрет. Остановившись на пороге и опершись рукой о дверной косяк, Джервейз долго всматривался в картину. Портрет в полный рост был написан сэром Джошуа Рейнольдсом, и Медора выглядела на нем как живая – казалось, вот-вот сойдет со стены. Виконтесса была в одеянии из узорчатого белого шелка, а от пудры для волос отказалась, и ее волосы природного золотистого цвета локонами ниспадали на плечи. На картине присутствовал и Джервейз, которому тогда было шесть лет. Он смотрел на мать, и его темноволосая голова была изображена в профиль. Присутствие на полотне ребенка создавало ложное впечатление материнских чувств. Истинной же причиной появления мальчика было обожание, написанное на его лице, – этой женщине требовалось, чтобы ей поклонялись. До сих пор Джервейз отчетливо помнил, как они позировали художнику. Во время работы над картиной к матери приходили друзья, и она смеялась и шутила с ними, чем вызывала острое недовольство Рейнольдса. Джервейз же молчал, он был счастлив, что проводит так много времени рядом с матерью, и очень старался не сделать ничего такого, из-за чего его могли бы отослать прочь.

Однажды какой-то друг леди Медоры сделал ей комплимент по поводу хорошего поведения мальчика, на что она с усмешкой ответила, что ее сын уже родился человеком среднего возраста. Джервейз часто спрашивал себя, была ли то похвала или оскорбление. Он не знал этого даже сейчас. Одно не вызывало сомнений: его мать бросила эти слова, не вкладывая в них глубокого смысла. Несмотря на свою внешность – она казалась воплощенной невинностью, – леди Сент-Обин была распутницей и мастерицей потакать своим прихотям. При этом она прилежно подарила мужу двух наследников мужского пола. Старший умер в раннем детстве, а младший стоял сейчас у порога и рассматривал лицо матери, пытаясь понять, что сделало ее такой, какой она была.