Кристина Арноти - Все шансы и еще один

Лоран ответил очень спокойно:

– Сфотографируйте меня с таксой в муниципальном доме.

Мюстер захотел разрядить обстановку.

– Вам, быть может, надоело, не обижайтесь, но мы здесь, чтобы думать о деталях.

На голубом небе несколько серых облаков играли в догонялки. Они пересекли мост Александра III.

Боровиц продолжал:

– Скоро каникулы. Журналистка предложила, чтобы мы поехали к вам в деревню. Я не согласился, сославшись на работу. Там слишком красиво, трудно представить, слишком роскошно. У вас перед домом – пруд, а рядом – теннисный корт. Я бы предпочел приземистый домик, скрывающийся в виноградниках.

– Все это принадлежит моей жене, – сказал Лоран. – Вот она – богатая. Я – на пансионе. Можно было бы сказать, что я живу у нее и покрываю расходы моим заработком депутата.

Боровиц сказал очень мягко:

– Не надо резких выражений, идеальным был бы старый мещанский домик в района Луары. По возможности скрытый диким виноградником.

– И дедушка-железнодорожник? – сказал Лоран в отчаянии— Нет у меня такого дедушки. Почти все мои предки были юристами. Ничем не могу помочь. И дома у меня никакого нет ни в районе Луары, ни в ином месте. Передайте мне, пожалуйста, папку с документами собрания. Вы мне рассказываете процесс денег г-на Моро, будете расхваливать во время кампании. Надо знать, чего мы хотим.

Они воскликнули хором, утверждая, что он был слишком обидчив. Они заверили его в их преданности. Они вступили в партию, ее штаб-квартира была расположена в старинном патрицианском доме на левом берегу Сены. Им принадлежало здание. Они приглядывались к другому, отделенному от него внутренним двором. Владелица, практичная графиня, хотела передать здание лишь в пожизненную ренту. Лоран отказался, он надеялся, что его тесть сможет уговорить старую даму продать его без продления.

Едва войдя в зал собраний, где уже шумел народ, Лоран почувствовал себя счастливым. Он был в своей среде. Среди представителей региональных комиссий он провел настоящую кампанию по умственному обольщению. Надо было их убедить, что его присутствие необходимо. В это утро он должен был получить предварительное согласие на выдвижение своей кандидатуры на президентских выборах. Надо было понравиться всем и каждому.

С отлично сыгранным волнением, он говорил о своем прошлом, насыщенном событиями, не забывая период воинствующего синдикализма. Порою – завуалированный атеист, временами разочаровавшийся христианин, он представлял свою веру в прогрессистской упаковке. Возрождал радикалистский идеал в одеяниях по последней моде. Язык его, изобилующий техническими терминами, говорил о знаниях «профессионального политика». Однако он не колеблясь выставлял себя как «искренний молодой человек», говоря о конгрессе, когда он был с Дгомуленом. Ему ужасно хотелось назвать его как-то обидно, например «гениальным стариком», но он погасил в себе это желание и произнес с лживой искренностью, которая никого не обманула:

– Я очень уважаю Жозефа Дюмулена, но наши пути разошлись. Расхождение в наших взглядах неисправимо. Мы представляем два разных мира, два поколения…

Он изменил тон, аудитория была зрелой, внимательной.

– Вот именно, возвращаюсь к проблемам поколений. Все мы – или почти все – отцы семейств, – сказал он. – Расскажу вам поучительный случай. Некоторое время тому назад один молодой человек сказал мне…

Этот молодой человек был его сыном. Ребенок, зачатый на матрасе, набитом деньгами и рожденный в цветах, давным-давно жил далеко от них.

– …сказал мне: «Все вы – слепые. Ваши белые тросточки служат вам дубинками полицейских. С вами невозможно разговаривать. Создание технократами групп начинается в лицее и кончается в вузе. После великой паники в 1986 году вы стараетесь убить воображение. Вы придумали новый ГУЛАГ. Западный ГУЛАГ. ГУЛАГ секторизованных знаний. Мозги в банках. Кто еще может сказать, что французский дух господствует? Из молодых французов вы сделали цыплят, воспитанных на электричестве. Вы создали страну, где господствуют рантье, зачинщики, политиканы, противозаконные нотариусы, охраняемые соучастниками буржуями».

Рубашка Лорана взмокла от пота. И слова «Салют, папа!», сказанные его сыном, еще долго звучали в ушах его.

– Особенность нашей программы заключается в политике по отношению к молодежи. Мы должны создать страну, где молодые не чувствовали бы себя укрывающимися от прогресса, отброшенными неистовой индустриализацией. Мы – надежная опора для тех, кто вошел в систему. Что предлагаем мы для молодежи? Надо открыть ворота для солнца.

Расчувствовавшаяся аудитория стала аплодировать. Лоран тоже был тронут. Мюстер любил театральность Лорана. Когда надо было распространить гуманистическую идею, Лоран Же завоевывал явный успех. Сегодня он явно преуспел. Его приветствовали горячими аплодисментами, он зажег аудиторию, он ее захватил. Это был успех.

«Не забудьте, что через час вам предстоит посетить семью трудящихся иммигрантов!» Послание Мюстера было написано крупными буквами: Лоран не любил пользоваться очками на публике.

Внезапно почувствовав усталость, он покачал головой. Отказаться от этого визита он не мог. Это была трата времени, поскольку эти славные люди не голосовали, но визит такого типа порой вызывал фотографию, отклик. Все надо было использовать. Рукопожатие иностранного рабочего оправдывало себя.

– И в заключение…

Мастер синтеза, он умел выражать мнение, которое приписывал другим настолько логично, что даже те, которые считали себя противниками, оказывались анестезированными, значит убежденными.

С блестящим от пота лбом, с рубашкой, прилипшей к спине, он взглядом задал вопрос Мюстеру. Ему нужна была доза комплиментов. Подобно тому как тюлень заглатывает рыбу, которую дрессировщик бросает ему в вознаграждение, он проглотил бы любую похвалу, чтобы продолжать усилия. Мюстер опустил веки в знак согласия. «Все хорошо, – подумал Лоран. – Все в порядке».

Быстрым шагом, с лицом, наполовину спрятанным в меховой воротник, Лиза шла по старому городу в Женеве. Она была спокойна и грустна. Никого не могла она в этом обвинить, кроме самой себя. Она сама хотела, чтобы случилась эта ночь, сама выбрала мужчину, который ей понравился. Она приняла Лорана Же вместо снотворного. Нельзя сказать, что она спала с большим удовольствием, но спала иначе. Она поднималась и спускалась по улочкам, туфли ее порой скользили по брусчатке, взглядом своим отмечала красивые старые здания. Утро было прекрасное и по-весеннему бледное. Незаметно для самой себя пересекла широкую дорогу, на другой стороне улицы увидела ступени, которые спускались к памятнику Кальвину, в окружении прекрасного парка. Клумбы цветов были разбросаны по газону как живые восточные ковры. Проходя мимо скамьи, она машинально поздоровалась с пожилым мужчиной, который ответил на ее приветствие по-немецки. Собачка, сидевшая на коленях мужчины, смотрела ей вслед.