Андреа Кремер - Невидимый

Звенья цепи. Цепи, которая закует эту женщину в оковы проклятия. Я не могу дышать.

Процесс наложения проклятия так отчетлив, так явственно виден, что мне трудно поверить, что другие посетители музея могут так праздно проходить мимо цепи, которая приковывает проклинающего к его жертве. Мужчина в костюме пробегает мимо заклинателя, доставая телефон, чтобы позвонить из внутреннего сада. Охранник, негодуя, бросается вслед за ним, поскольку пользоваться телефонами в музее нельзя, но вовсе не обращает внимания на проклинающего.

Мне неизвестно, на что направлено проклятие. Но от этих черных, бесплотных звеньев цепи у меня мурашки по коже. В них столько силы. Я чувствую их, как электрический разряд, даже на расстоянии. Милли боялась, что я могу столкнуться именно с такими. Даже до того, как проклятие достигло женщины, я вижу, что оно окажется тяжелее для моего тела, чем проклятие в вагоне метро. Но, может быть, мои секретные упражнения по вытягиванию проклятий, все мои прививки уже достаточно закалили меня, чтобы я могла попытаться справиться и с этим.

Это не имеет значения. Я должна остановить его. Я не могу допустить, чтобы цепь коснулась женщины.

Я бегу прямо к заклинателю. Он так доволен тем, что задумал для этой женщины, что даже не двигается. Или же он, как большинство людей, просто не может поверить, что кто-то готов противостоять им во внутреннем дворе «Коллекции Фрика».

Заклинатель оказывается массивнее, чем я предполагала. Врезаться в него – все равно что в кирпичную стену. К счастью, эта стена обрушивается. Падая, он вопит. Я приземляюсь на него, но тут же скатываюсь на пол, словно обожженная. Я знаю, что мне нужно отсюда выбираться. Я поднимаюсь, тратя секунду на то, чтобы удостовериться, что цепи больше нет.

Женщина в гостиной подхватила своего сына. Она смотрит на меня, в шоке раскрыв рот. Взяв сына на руки, она мчится вон из зала.

Я слышу лающий голос и вижу охранника, бегущего ко мне. Я подпрыгиваю и несусь к выходу, принуждая свои ноги бежать быстрее, хотя мышцы дрожат от напряжения.

Я бегу и бегу. Я даже не знаю, как я бегу, потому что мой мозг замер, остался во музее.

Я знаю, кто это.

Когда я налетела на него, когда мои руки и ноги оказались переплетены с его конечностями, я почувствовала, как угольная линия проходит сквозь меня, и я увидела его. Одинокого, злого человека. Человека, который ест пищу так же, как и другие люди, но подлинное насыщение ему приносят страдания остальных. Человек, который хочет, чтобы его боялись. Человек, сделавший целью всей своей жизни контроль. Человек, в чьих жилах течет та же кровь, что и у невидимого мальчика.

Я ни на минуту не сомневалась: я только что столкнулась с Максвеллом Арбусом.

Я падаю на колени возле фонтана с ангелом. Туристы глазеют на меня, и человек в кепке с надписью «Я Нью-Йорк» громко отмечает, что все ньюйоркцы чокнутые. Не обращая внимания на взгляды, я сажусь спиной к основанию фонтана. Меня терзает мысль: а что если Арбус, преодолев шок из-за того, что в него кто-то врезался, все-таки сумел запомнить мое лицо? Я не могу справиться с ужасом при мысли о том, что он, возможно, последовал за мной и сейчас появится из-за колонн террасы, чтобы обрушить на меня свою месть.

Но на террасе все мирно – никого, кроме туристов и завсегдатаев парка, и ангел благосклонно смотрит на меня сверху.

Когда мне удается отдышаться, я удивлена своей первой отчетливой мыслью.

Он не такой, каким я ожидала его увидеть.

Потом я громко смеюсь, осознав, что дед Стивена вовсе не брат-близнец лорда Волдеморта. Мое внезапное нервное хихиканье привлекает ко мне еще больше опасливых взглядов туристов.

Я медленно поднимаюсь, опершись на парапет фонтана. Наконец я стою. Ноги мои дрожат, как желе, но я должна добраться домой. В моем сознании проносится укоризненное лицо Милли, но я не могу идти к ней. По крайней мере, первым делом.

Стивен заслуживает того, чтобы узнать об этом первым. Ему необходимо это знать.

Максвелл Арбус здесь. На Манхэттене. И вряд ли это совпадение. Возможно, каким-то образом узнав о смерти дочери, он явился взглянуть на ее последнее пристанище. Не исключено что он ищет своего невидимого внука. Если ему вообще известно, что Стивен появился на свет.

Потенциальные последствия появления Арбуса в Нью-Йорке обрушиваются на меня, как ливень. Возможно, я еще не готова ему противостоять, но это не имеет значения. Я должна надеяться, что я достаточно сильна, что я достаточно укрепила свой иммунитет, чтобы выжить в этой борьбе.

Хотя жаркий воздух и обжигающий бетон кричат о том, что еще лето, я знаю, что свободные деньки уже наперечет. Мама засыпает меня вопросами, связанными с возобновлением учебы. Мне нужно выбрать, какие предметы я собираюсь изучать осенью. Когда меня запрут в школе, Стивен окажется один. Незащищенный. Что, если Арбус найдет его, а меня не будет рядом? Я не могу ждать. Мы должны найти деда Стивена прежде, чем он найдет нас. Я должна сказать Стивену, что человек, сделавший его невидимым, вернулся, и что, несмотря на риск и предупреждения Милли, у нас уже совсем нет времени.

В тех соревнованиях по бегу, в которых я участвую, выигрыш означает поражение, и я только что увидела финишную прямую.

Мой враг.

Мой дед.

Я не знаю, что о нем думать.

Если я невидимый парень, значит ли это, что он невидимый мужчина?

Нет, не невидимый. Невидимый только для меня – мальчика, которого он проклял.

Он видим для Элизабет.

Он видим, и он здесь, и он что-то с ней сделал.

Я заставляю Элизабет снова и снова повторять свой рассказ. Я жадно поглощаю каждую деталь, надеясь, что, когда я их проглочу, я буду знать больше. Я хочу, чтобы они собрались в единую картину. Я хочу, чтобы у имени появилось лицо, чтобы мне было кого во всем обвинять.

– Мы должны рассказать Милли, – говорю я.

Мне это кажется очевидным, но Элизабет в нерешительности.

– Она скажет, что я не готова. Скажет, что с моей стороны было глупо вмешиваться.

– Ты совершила храбрый поступок. Она это поймет.

Сказав это, я осознаю: чтобы Милли действительно сочла Элизабет храброй, той следует быть куда убедительнее, чем сейчас. В данный момент она вовсе не выглядит храброй. Она выглядит виноватой.

– Что-то еще? – мягко спрашиваю я. – Что-то, чего ты мне не говоришь?

Мы, как обычно, сидим рядышком на диване. Наша «зона комфорта», как она назвала ее однажды ночью, когда мы устроились, чтобы смотреть фильм. Но прямо сейчас она не прижимается ко мне, свернувшись клубочком. Она не улыбается. Она услышала мои слова и пытается составить из них ответ, но ничего не получается.

Я чувствую себя полным идиотом. Она только что отважилась противостоять моему деду, моему врагу, и я не в состоянии помочь ей прийти в себя. Я хочу, чтобы она снова и снова оживляла это мгновение в памяти, чтобы я каким-то образом мог оказаться там вместе с ней. Чтобы я мог встретиться с этим человеком, с этой тайной, преследовавшей меня всю мою жизнь такими способами, к пониманию которых я не могу даже подступиться. Но как бы я ни стремился к этому прозрению, к установлению этого контакта, это несправедливо по отношению к Элизабет, поскольку не дает ей возможности выйти из этой ситуации, увидеть ее такой, какой она может стать, когда сиюминутный импульс остынет и можно будет взглянуть на ситуацию в перспективе.