Эми Кауфман - Разбитые звезды

Я покрепче хватаюсь за петли, тяну что есть мочи, и пластен трескается. Но все-таки мне приходится сходить в ангар за ломом. Проходя через наблюдательную комнату, я замечаю рыжие волосы, мелькающие за системным блоком: она пытается понять, что там внизу, и не поднимает головы, когда я прохожу мимо нее.

Срываю ломом крышку люка. Вниз в темноту ведет лестница.

Я видел очень много наблюдательных станций – эта отличается от них.

Я глубоко вдыхаю.

– Открыл! – кричу я, и через пару минут она приходит и, встав рядом со мной, всматривается во тьму. Нигде не видно выключателя: должно быть, свет включается внизу. Я беру свой мешок: мне уже случалось застревать в полуразрушенных зданиях – никуда не пойду без запаса пищи и воды. Я спускаюсь первым, а потом жду ее, готовый поймать, если она упадет. Она дышит учащенно.

Девушка спрыгивает рядом со мной и отходит в сторону подальше: она до сих пор боится, что я дотронусь до нее. Внизу так темно, что я не вижу даже собственной руки, когда подношу ее к лицу. И здесь ни дуновения ветерка, но затхлости и духоты не чувствуется. Воздух такой холодный, что дрожь пробирает до костей.

Мы ощупываем стены, пытаясь найти выключатель в кромешной тьме, и то и дело натыкаемся друг на друга. Я вздрагиваю от каждого ее возгласа.

– Черт, где же выключатель? – Я ковыляю к лестнице и, больно наткнувшись на нее локтями, прикусываю язык, чтобы не выругаться.

И вдруг, словно в ответ, над головой загорается свет. Он исходит от флуоресцентной панели на потолке и такой тусклый, что видно только на расстоянии вытянутой руки.

Судя по всему, мы стоим в конце коридора – дальше все теряется в темноте.

Застыв на месте, мы, моргая, смотрим на свет.

– Ты его включила? – спрашиваю я, хотя она стоит посреди коридора и рядом с ней нет ни одного выключателя.

Она качает головой. В тусклом свете лампы она выглядит еще бледнее, чем при дневном свете.

– Такое чувство, что тебя кто-то услышал.

Свет мигает – на мгновение мы оказываемся в темноте – и снова медленно загорается. Я разворачиваюсь и снова ищу выключатель, но она находит его первой. Когда я к ней подхожу, она стоит у другой стены и смотрит на выключатель.

– Он выключен, – шепчет она и смотрит на меня, широко раскрыв глаза.

Тусклый свет мигает.

– Но как…

Девушка вдруг выпрямляется и пристально смотрит на свет. Я знаю этот взгляд: он означает, что Лилиан что-то задумала. Но она ведь не Лилиан, а ее копия. Она не настоящая.

– Если вы нас слышите, – говорит она медленно, – мигните светом три раза.

И как по приказу свет мигает один раз, второй… Мы молча ждем. Я задерживаю дыхание… И тут он мигает в третий раз, и у меня сердце уходит в пятки.

– Один раз – «да», два – «нет». – У меня пересохло во рту, и я с трудом сглатываю. – Вы хотите нам навредить?

Свет мигает два раза – «нет».

– Предупредить?

Секундная задержка, и свет мигает три раза. Что это значит – может быть?

– Сказать нам что-то?

«ДА».

– Где вы? Почему вы не показываетесь? Поговорите с нами!

Не верю я тем, кто не показывает свое лицо.

Свет горит ровно: у них нет ответа на этот вопрос. Я тру руками лицо.

– Вы можете выйти и поговорить с нами?

«Нет».

Я ловлю взгляд Лилиан. Она тоже на меня смотрит, бледная как никогда. Потом заговаривает, и ее голос эхом отдается от стен коридора.

– Вы показывали нам видения? Вели нас сюда?

«Да».

– Вы вернули цветок?

Тишина. «Да». «Нет».

Цветок? Какой еще цветок? Мне хочется спросить у нее, но она сосредоточенно смотрит на свет, ждет, когда он замигает.

– Не понимаю, – говорит Лилиан. – Вы его вернули, но… не вернули? Не целиком?

«Да».

– А вы можете… – Она мотает головой и переформулирует вопрос: – Вы можете показаться нам? У вас есть телесная форма?

Долгая тишина, и потом свет мигает два раза – «нет» .

Ее голос падает до шепота.

– Вы призраки?

«Нет».

Она делает медленный дрожащий вдох.

– Это вы меня вернули?

Свет мигает один раз. И мы оказываемся в кромешной тьме.

Я слышу, как она охает.

– Нет! Стойте, вернитесь! У меня есть вопросы… кто я такая ? Зачем вы меня вернули? – Она бьет рукой по выключателю на стене, и загорается ровный и холодный свет. Она включает и выключает его, включает и выключает, и я вижу ее лицо в мигающем свете. – Пожалуйста… вернитесь!

В конце концов я оттаскиваю ее от выключателя. Она так сильно расстроена, что даже не замечает этого, а ведь я в первый раз касаюсь ее на несколько мгновений. Но потом она приходит в себя и отшатывается. Плечи у нее сгорблены.

– О чем ты говорила? Какой цветок?

Она выпрямляется.

– Твой дневник в мешке?

– Да, но…

Она снимает с меня мешок, расстегивает, раскидывает в стороны припасы и мои вещи. Металлический чехол с семейной фотографией, звякнув, падает на пол вместе с пайком и флягой. Она ищет дневник.

– Я положила сюда, между страницами, цветок с равнины. – Она перелистывает страницы и замирает, дойдя до конца. Цветка нет.

Она вновь, как безумная, листает блокнот, еще и еще раз, и ищет цветок.

– Он был здесь, я же знаю. – Она напугана, и у нее начинает дрожать голос.

– Цветок остался у реки, ты бросила его там, – осторожно говорю я. Она не помнит, да и откуда бы? Она ведь не Лилиан. – Он завял и раздавился, и ты его выбросила.

– Нет, – выдыхает девушка. Я вдруг понимаю, что это взволновало меня до глубины души – понять бы только смысл ее потрясения. – Они его вернули. Когда ты болел, они его вернули, создали точную копию – как и твою флягу. И они сделали это, чтобы я не сдавалась, чтобы напомнить мне, как сильно я… – Она задыхается и закрывает глаза. – Я тебе не говорила. Но я положила его сюда, чтобы сохранить, и он пропал.

Я тянусь за дневником, и она отдает его, выпустив из слабой руки, и смотрит куда-то мимо меня. Ее бросает в дрожь. Я тоже перелистываю страницы, но цветка не нахожу. Она ошибается, должно быть, эти создания подменили ей воспоминания. Но все же у меня неприятно скручивает живот, и неосознанно мне не хочется держать ее на расстоянии вытянутой руки. Она помнит, что я болел, что у меня есть дневник. И настоящая Лилиан на самом деле нашла цветок и положила его между страниц. Ее страх неподдельный.

Вдруг что-то привлекает мой взгляд, и у меня застывают руки. Я перелистываю несколько страниц. И там, едва заметный на фоне незаконченного стихотворения, которое я писал на Эйвоне, виднеется слабый отпечаток – и у него очертания цветка.

От расстройства она забывает, что боится моих прикосновений, и склоняется над блокнотом, обвив рукой мой рукав. У меня щемит сердце, и внезапно перехватывает дыхание. Эта ее привычка стала такой родной, что мне трудно сохранять самообладание.