Эми Кауфман - Разбитые звезды

Она слегка приоткрывает губы, догадавшись, о чем я говорю. Я стою на месте как вкопанный, она подходит ближе и останавливается совсем рядом. Когда я колеблюсь, она протягивает свою руку и касается моей руки, поглаживая ее кончиками пальцев. Я так давно не чувствовал ее прикосновений, что тело будто охватывает жар.

– Прости, – шепчет она. – Я здесь. Ходила гулять. В следующий раз оставлю записку или еще что. Мне очень жаль.

Я хочу взять ее за руку, переплести наши пальцы, притянуть ее ближе и обнять, прижать к груди и стоять так, пока солнце не сядет и снова не стемнеет.

Но я лишь киваю. Снова киваю. Я чувствую, что босые ноги покалывает от холодной росы и от того, что бежал по осколкам. Меня знобит, потому что я не надел рубашку.

Она смотрит на меня некоторое время, а потом идет к станции.

Когда я просыпаюсь следующим утром, ее нет. И на следующее после него тоже.

Ночью я часами лежу без сна, пытаясь услышать, как она уходит, но не слышу. После того первого утра она стала вешать на дверную ручку флягу – в знак того, что вернется.

Каждый день мы ищем способ открыть дверь и включить электропитание на станции, чтобы отправить сигнал. Мы здесь. Заберите нас .

И с каждым днем она все слабее, но притворяется, что ей не вредит то, что спрятано за закрытой дверью.

Мы пытались ввести слово «лямбда», но все без толку: неприступная дверь не открылась. Лилиан перепробовала все слова, которые хоть как-то ассоциируются у нее с компанией отца. Мы просматриваем обгоревшие документы в наблюдательной комнате, ищем, не встретится ли где-нибудь пароль.

Мы даже пробовали вводить разные сочетания чисел и слов из документов, но безрезультатно.

На третье или четвертое утро ее прогулок я слезаю с койки, зашнуровываю ботинки и тянусь за флягой, висящей на дверной ручке. Когда выхожу на поляну, утреннее солнце проглядывает из-за облаков. Я поднимаю взгляд на тусклую зеркальную луну.

Хотел бы я знать, какую роль она сыграла в том, что произошло. Если «Икар» потерпел крушение из-за нее, если из-за нее возник разлом, который упоминается в документах, то зачем держать это в секрете? Что-то тут неладно. Чтобы спрятать планету от всей Галактики, потребовалось бы целое состояние. И «Компания Лару» не стала бы тратить столько денег, если это того не стоило.

Мы несколько раз пытались снова поговорить с шепотами в коридоре внизу, но ответом нам были лишь тишина и тьма. Возможно, они исчерпали все силы в первый раз.

Прошлой ночью мы даже хотели усилить напряжение: раз на двери стоит электронный замок, возможно, из-за перепада напряжения он бы открылся. Лилиан подключила к двери все провода, но бесполезно: стены задрожали, свет потускнел, но дверь не открылась. Лилиан не стала пробовать еще раз: неизвестно, что питает станцию энергией и сколько ее осталось. Если мы израсходуем все, чтобы открыть дверь, то энергии не хватит на сигнал бедствия.

Я кручу в руках флягу и думаю о словах в обгоревшем документе, который прочитала Лилиан. «Преобразование энергетической материи», говорилось там. Жизненные формы на основе энергии. Значит, существа эти способны управлять энергией. Они проделывают это с электрическими импульсами у нас в мозгу и со светом. Могут преобразовать энергию в нечто телесное, могут сотворить предметы. В конце концов, я ведь держу в руках доказательство. Они воссоздали флягу. Лилиан говорит, что они воссоздали ее цветок. Я качаю головой, подбрасываю флягу высоко в воздух и ловлю. Подбрасываю еще раз и будто в замедленном действии смотрю, как высоко она взлетает.

Миг – и она исчезает, рассыпавшись мельчайшей пылью. Замерев, смотрю, как пылинки сыплются на мои вытянутые руки, проскальзывают сквозь пальцы и падают на землю. Я медленно встряхиваю руки, чтобы смахнуть с них пыль. Она исчезает в опаленной земле у меня под ногами.

Подняв вдруг взгляд, вижу, что на краю поляны стоит Лилиан и глядит на землю, где лежит пыль от фляги.

На пятый, или шестой, или седьмой день Лилиан снова нет, когда я просыпаюсь. Мои ботинки передвинуты к двери в знак того, что она не растворилась в ночи. Я спускаюсь с кровати, обуваюсь и, взяв паек, выхожу на поляну.

Я изо всех сил отгонял мысль, что фляга превратилась в пыль, как цветок. Шепоты каким-то образом воссоздали их. Теперь осталась только Лилиан.

Может, фляга и цветок исчезли, потому что этим существам было трудно сохранять их физическую оболочку?

Или же это было послание?

Я знаю лишь то, что все созданные ими вещи временные. И если эти существа – кем бы они ни были – заперты за той дверью, нам нужно туда попасть. Лилиан возникла из источника энергии, и если мы сумеем установить с ним связь, возможно, она не исчезнет. Если и есть способ спасти Лилиан, то найду я его там.

Я жую паек и около минуты стою в проходе, сонно оглядывая поляну. И тут замечаю, что дверь в ангар открыта. Зачем Лилиан понадобилось туда заходить? Я подхожу и заглядываю внутрь. Чего-то не хватает.

Лопата пропала.

И через секунду с ужасом догадываюсь, куда она делась.

Утренние прогулки, хотя Лилиан плохо себя чувствует. Каждый раз она дожидается, когда я усну, и только потом уходит. Возвращается каждый день на рассвете, чтобы я не успел пойти за ней.

Она ищет свою могилу.

Я выплевываю недоеденный кусок пайка, который на вкус теперь как зола, и срываюсь с места. Сломя голову мчусь по лесу и выбегаю с другой стороны, резко остановившись у ручья.

Я опоздал. Холмик, устланный цветами, – теперь уже увядшими – раскопан. Лилиан сидит на коленях, отложив в сторону лопату, и смотрит в яму. Со своего места я только вижу рыжие волосы, но Лилиан видит все.

Хочу оттащить ее прочь, стереть ей память, чтобы она каким-то образом забыла то, что видела. Хотел бы я повернуть время вспять и остановить ее, чтобы она не нашла могилу.

Но я не могу. И теперь мы оба знаем.

– Можете хоть до утра прожигать меня взглядом, майор. Я никуда не тороплюсь.

– А я разве прожигал? Должно быть, просто задумался.

– Ответили бы на вопрос – я бы попросил принести ужин, и мы бы сделали перерыв.

– Какой вопрос?

– Почему вы лжете?

Я позволяю ему отвести меня к станции, и даже когда он отпускает руку и я ухожу в пункт управления, все равно чувствую его прикосновение.

И вот я стою перед зеркалом. На вздернутом носу россыпь веснушек. Всегда ненавидела свой нос, считала некрасивым, а теперь даже не ощущаю, что он мой. На одной скуле остался крохотный белый след от удара Тарвера, когда тот лежал в бреду. Губы потрескавшиеся. Глаза ввалились, а под ними – темные круги, которые выглядят как синяки. Кожа под веснушками бледная.