Дебора Смит - Счастье за углом

– Благодарствую, мисс Кэти.

– Пжалста.

На Томаса я тоже не смотрела.

– Не провожайте меня в салун, Фестус.

Он подхватил меня под локоть, когда носки без пятки поехали на кафеле кухонного пола.

– Простите, мисс Кити, но я не согласен.

И он повел меня по коридору, все так же поддерживая под локоть. Рука у Томаса была теплой и надежной, как стальной поручень.

– Ты в порядке? – прошептал он. – Дельта довела тебя до слез или вы плакали вместе?

– Понемножку того и другого. Все в порядке.

– Хорошо.

Я театральным жестом прижала ладонь к губам.

– Пайк и Дельта нас слышат. Девочки спят рядом. Ш-ш-ш. У ушей есть стены. То есть у стен есть уши.

Он улыбнулся.

– Это ведь ты говоришь, не я. Забавно. Ты пьяна, а я трезв.

– А ты какой, когда пьяный?

– Тихий. Слишком тихий.

– Ну а я нет. – Я покачнулась, затормозив у двери в спальню. – Я Болтушка Кэти . Помнишь, были такие куклы? С веревочкой на спине? Папа купил мне полную коллекцию. Новые, старые. Ты знал, что у кукол 1970 года голос Маурин Маккормик? Ага, Марсия Брэди. Марсия, Марсия, Марсия. У меня были светловолосые Болтушки Кэти , были брюнетки, рыженькие. Была даже чернокожая кукла. Мы с папой выбрали ее как подарок на Рождество для дочки нашей домоправительницы – ага, у нас была черная домоправительница, ее звали Ларинда, но я называла ее миссис Вашингтон, потому что папа сказал, что это уважительное обращение. Но знаешь, он заставлял ее ждать автобуса под дождем и снегом, потому что тогда в Бакхеде, где мы жили, а жили мы рядом с домом губернатора, так вот, там был специальный автобус для чернокожих служанок. Все там были такие старомодные, чопорные и до самой задницы белые, а я выбрала черную Болтушку Кэти для дочки Ларинды, она была мне ровесницей, но, когда я протянула ей куклу, она сказала: «Я хочу белую, как у тебя». А я спросила: «Почему?» И она, Шерон, ее звали Шерон, ответила: «Потому что все черные девчонки уродливые», а я спросила: «Почему ты так думаешь?» И Шерон ответила: «Потому что все так говорят, на нас смотрят, но не замечают, зато все говорят, что ты красавица, и все они обращают на тебя внимание».

Так что я поменялась с ней, мне досталась ее черная Болтушка Кэти , а ей моя белая. Но знаешь, это все грустно , и я рада, что сейчас по-другому. Но ты вот веришь, что чернокожих девушек сейчас уважают за их красоту? Я не верю.

Я перевела дыхание и мрачно на него посмотрела.

Томас взял меня за плечи и развернул спиной к себе.

– Где там эта веревочка? Я ее узлом завяжу.

– Никто больше не будет дергать меня за веревочки. Никаких веревочек. Я не буду ничьей марионеткой.

– Кажется, веревочные аналогии тебя измотали.

– Да, меня несет. Я знаю. – Я закрыла глаза, глубоко вздохнула и попятилась к открытой двери, обнимая себя за плечи. – Я разрядила аккумулятор «хаммера», у меня закончился бензин, из-за меня ты прыгал в пруд, меня стошнило в кафе, а теперь я под кайфом и не могу заткнуться. Потому что я нервничаю. Рядом с тобой я жутко нервничаю. Ты не такой, как другие мужчины.

– Буду считать это комплиментом.

– Хуже того, у меня кошмары, и я просто боюсь заснуть. Ты не посидишь со мной немножко? Нет, это не приглашение в постель.

– Как мне нравятся твои намеки.

– Ладно. Хорошо, проходи, садись.

Томас зашел вслед за мной в спальню. Включил лампу и оставил дверь открытой. Это меня очаровывало и огорчало. Он был либо джентльменом, либо ему было на меня наплевать, либо и то и другое.

Тебе не нужен мужчина, тебе нужны воспоминания . Так сказал мне парень, с которым я рассталась без малейшей на то причины. И он был прав. Я могла получить любого, поэтому не чувствовала в отношениях вызова. Мне быстро становилось скучно. А сейчас, к сожалению, мне хотелось множества воспоминаний обо мне и этом человеке, Томасе Кэроле Меттениче, но я застряла в страхах и шрамах – его и своих.

– Там есть стул, – сказала я, словно он сам не мог бы увидеть. – Садись рядом с кроватью, пожалуйста.

А потом я забралась под одеяла. Он подвинул стул, а я возилась, делая из покрывала и квилта подобие птичьего гнезда. Ляг на правую сторону, взбей подушку, правую руку чуть-чуть подогни, кисть со шрамами спрячь под наволочку. Да! Вот теперь твоих шрамов не видно. Я лежала на правом боку, утопив в мягкость подушки ухо и шрамы на правой щеке. И выглядела совсем как прежняя я. Пока не двигалась.

Томас медленно опустился на стул, наблюдая за мной и удивленно приподнимая брови.

– Что ты делаешь? Собираешься отложить яйцо?

– Позирую. Делаю то, чем занималась всю жизнь. Повернуться туда, посмотреть туда, втянуть живот, поймать идеальный свет. Теперь мне придется разучивать новые позы. Если потрудиться, я смогу бóльшую часть времени прятать от чужих взглядов жуткую половину.

– У тебя нет жутких половин. Есть только твое лицо. И не нужно так делать, заработаешь растяжение мышц.

– Лучше уж растяжение, чем чужие взгляды на эту гадость. – Я еще немного поерзала. И наконец застыла на постели, как сломанная греческая статуя: наполовину в песках и пепле Помпеи. Можно было расслабиться. Я создала иллюзию того, что все в порядке.

– Из меня растили гейшу, – объяснила я. – Элемент декора. Как украшение или призовой скот. И не говори мне, что сейчас на меня не стало приятней смотреть. «Произведение искусства». Так меня называли. Когда я была маленькой, художники все время просили отца разрешить мне позировать. И он говорил мне: «Через тысячи лет коллекционеры и историки будут восхищаться твоими портретами. Твоя красота сделает тебя бессмертной».

Томас поморщился. Оттолкнул стул и сел на пол рядом с моей головой. Старая рама кровати была низкой, и Томас смотрел мне прямо в глаза. Он положил руку на кровать, подпер кулаком подбородок. В теплом озере света единственной лампы он оказался так близко, что я почти чувствовала его дыхание у себя на щеке.

– Ты все еще очень красива, – низким и хриплым голосом выдохнул он. – Очень. Тобой можно просто любоваться. И это совершенно не зависит от того, станешь ли ты новой Джокондой.

– Я не выпрашивала комплиментов. Я просто… Я знаю, что умею лучше всего. И хотела тебе это показать.

– Чтобы произвести на меня впечатление, вовсе не нужно прятать в подушке половину лица.

Глаза заполнились слезами. Я быстро моргнула.

– У дальних родственников отца до сих пор есть плантация на берегу Южной Каролины. Там сохранились хижины для рабов, их используют как гостевые домики. Называют «квартирами для прислуги». Прислуги, не рабов. Звучит намного лучше, правда? Мне кажется, что счастье в том, как человек видит свое место в обществе. Я, например, гейша. Точнее, была ею. И я была счастлива на своем месте. Просто хотела, чтобы ты знал.