Джоржетт Хейер - Проверка верности

– Если хочешь знать мое мнение, – заметила Шарлотта, – то Хорри весьма довольна собой.

Горация, распахнув дверь гостиной, неожиданно обнаружила мать на ногах, а флакончик с нюхательными солями – забытым на столике с резными вставками из позолоченной бронзы. В центре комнаты, лицом к двери, стоял лорд Рул, одной рукой, на которой красовался перстень с огромным квадратным сапфиром, опираясь на спинку кресла. Он выглядел куда как авантажнее и неприступнее в голубом бархате с золотой тесьмой, чем давеча в костюме для верховой езды, и на мгновение Горация приостановилась, с сомнением глядя на него. Но потом она заметила его улыбку и вновь воспрянула духом.

К ней подплыла леди Уинвуд и обняла.

– Моя милая! – проворковала она, явно обуреваемая чувствами. – Милорд, услышьте ответ моего дорогого ребенка из ее собственных уст. Горация, милая моя, лорд Рул оказывает тебе честь и предлагает свою руку и сердце.

– Я же г‑говорила тебе, что он ничуть не ш‑шутил, м‑мама! – заявила неисправимая девчонка.

– Горация! Умоляю тебя! – взмолилась многострадальная мамаша. – Где твой реверанс, любовь моя?

Горация послушно присела в реверансе. Когда же она выпрямилась, граф взял ее руку и изящно склонился над нею, после чего сказал, глядя на нее смеющимися глазами:

– Мадемуазель, я могу оставить эту маленькую ручку себе?

Леди Уинвуд подавила трепетный вздох и смахнула со щеки платочком непрошеную слезу.

– М‑мило! – одобрительно заметила Горация. – М‑можете, сэр. С вашей стороны очень любезно – доставить мне удовольствие и сделать предложение.

Леди Уинвуд, предчувствуя недоброе, принялась озираться по сторонам в поисках своих солей, но, видя, что его светлость смеется, передумала.

– Дитя мое, – ласково начала она. – Вы сами видите, милорд, какая она неиспорченная.

Она не оставила вновь помолвленную пару наедине, и вскоре граф откланялся, строго следуя тем же правилам приличия. Не успела входная дверь захлопнуться за ним, как леди Уинвуд заключила Горацию в материнские объятия.

– Мое милое дитя! – сказала она. – Тебе очень-очень повезло! Такой замечательный мужчина! Такая изысканная утонченность!

В дверь просунула голову Шарлотта:

– Можно нам войти, мама? Он действительно сделал Хорри предложение?

Леди Уинвуд вновь промокнула глаза платочком:

– В нем есть все, чего я только могла бы желать мужу своей дочери! Такая утонченность! Такая порода !

Элизабет завладела рукой Горации, но Шарлотта оказалась куда более практичной, заметив:

– А вот мне представляется, что он страдает старческим слабоумием. И, как ни отвратительна мне мысль о брачном контракте, я полагаю…

– Он – сама щедрость! – вздохнула леди Уинвуд.

– В таком случае позволь пожелать тебе радости и счастья, Хорри, – сказала Шарлотта. – Хотя я должна заметить, что полагаю тебя слишком юной и ветреной для замужества. И я буду молиться о том, чтобы у Терезы Молфри достало чувства такта не трезвонить на каждом углу об этом щекотливом деле.

Поначалу и впрямь складывалось впечатление, что миссис Молфри ни за что не сумеет удержать язык за зубами. Едва только стало известно об обручении, как она тотчас же примчалась на Саут-стрит, в чем ее кузины ничуть не сомневались, горя нетерпением услышать все подробности истории из первых уст. Впрочем, она отнюдь не удовлетворилась тщательно отредактированной Элизабет версией о досадной «ошибке» и потребовала, чтобы ей рассказали всю правду. Положение спасла леди Уинвуд, в кои-то веки принявшая на себя удар и заявившая, что вопрос был улажен к ободному удовольствию ею и его светлостью, который влюбился в Горацию с первого взгляда.

Этим миссис Молфри и пришлось довольствоваться. Выразив свои соболезнования Элизабет за то, что та упустила графа, дабы получить взамен всего лишь лейтенанта, а Шарлотте посочувствовав, что ее обошла на повороте зеленая выпускница пансиона для девочек, отчего она рискует остаться старой девой, миссис Молфри удалилась, оставив после себя резкий запах фиалок. Все вздохнули с облегчением.

Шарлотта мрачно заметила, что из столь скандально устроенного брака Горации не выйдет ничего хорошего.

Но в своем пессимизме она оказалась одинока. Сияющий мистер Херон крепко стиснул Горации руки и поблагодарил от всего сердца, пожелав ей счастья. Мистер Херон уже имел честь свести знакомство с лордом Рулом на званом вечере для избранных, устроенном на Саут-стрит, и его светлость снизошел до того, что отвел молодого человека в сторонку, дабы побеседовать с ним о его будущем. Мистер Херон без колебаний заявил, что граф – добрейшей души человек, и воздержался от дальнейших комментариев по поводу его репутации или весьма зрелого возраста. Элизабет, которой тоже пришлось собраться с духом и предстать перед своим бывшим женихом, обнаружила, что не так страшен черт, как его малюют. Милорд поцеловал ей руку и, отпуская ее, произнес, изящно растягивая слова:

– Могу я надеяться, мисс Уинвуд, что отныне перестал быть людоедом?

Элизабет вспыхнула и опустила голову.

– О Хорри! – вздохнула она, и по губам ее скользнула улыбка. – Право же, милорд, вы никогда им не были.

– Но я должен извиниться перед вами, мадемуазель, – торжественно молвил он, – за то, что готов был сделать вас «ужасно несчастной».

– Если уж мы заговорили об извинениях, сэр… Вы, кто был сама доброта! – Она подняла глаза и попыталась поблагодарить его за все, что он собирался сделать для мистера Херона.

Очевидно, он решил, что дело не стоит благодарности, и отмел ее с ленивой насмешкой, так что девушка почему-то не могла продолжать далее. Он провел в ее обществе еще несколько минут, и она могла без спешки понаблюдать за ним. После чего Элизабет совершенно серьезно сообщила мистеру Херону, что, по ее мнению, Хорри может быть с ним вполне счастлива.

– Хорри уже счастлива, – коротко рассмеявшись, заявил мистер Херон.

– О да, но, видишь ли, дорогой, Хорри совсем еще ребенок. И, не стану скрывать, мне за нее тревожно. Лорд Рул далеко не мальчик. – Она озабоченно нахмурилась. – А Хорри вытворяет такие ужасные вещи! Ах, если бы только он был нежен с нею и терпелив!

– Любовь моя, – с мягкой улыбкой отозвался мистер Херон, – не думаю, что тебе есть о чем волноваться. Его светлость – воплощенная нежность, и я не сомневаюсь, что и терпения у него вдоволь.

– Воплощенная нежность, – повторила она. – Безусловно, и все-таки… знаешь, Эдвард, иногда мне кажется, что я боюсь его. У него есть странная манера так сжимать губы – очень редко, правда, – при этом лицо его теряет… как бы точнее выразиться… всякую подвижность, что ему совершенно несвойственно. Ах, если бы только он полюбил Хорри!