Франческо Петрарка - Канцоньере

Сводя на нет страстей моих накал.

А ты, слеза постылая, все ночи

Мне докучаешь, как с собой одним

Хочу побыть, мне разъедая очи.

А вздохи с их надрывом записным:

Прерывистые, затяжные, прочи…

Вот вид мой – да! Хоть в гроб ложись с таким.

Когда клонится небо долу

И отлетает прочь наш день

В страны, где ждут его, быть может, –

Одну средь чуждых деревень

Старушку Божью без приколу

Забота о ночлеге гложет…

Но ночь предложит

Ей скромный кров,

Картинки снов

Забвенье перед ней расправит

И в скуке жизни позабавит.

Со мной, увы, не так: меня

Ночь не избавит

От боли и докуки дня.

Когда слепящие колеса

Утопит солнышко во тьме

И тень холма огромной станет, –

Крестьянин с пользой на уме

Орудья соберет с откоса,

Пойдет ворча иль песнь затянет.

Жена сварганит

Ему кондей

Из желудей,

Которых мир не жрет, но славит.

Пусть бал свой всяк, как хочет, правит, –

Мне радости, скажу вам, нет:

Мне душу травит

И заполночь полет планет.

Когда пастух уход наблюдет

Большой звезды в обитель нег

И тьмы приход от стран Востока, –

Он встал, взял бич, как человек,

Который вкривь и вкось не судит.

Вдали от городского скока

Сей сельский дока

Найдет шалаш,

И сон – палаш

Его немедля обезглавит.

В тот миг Амур себя мне явит,

Оружье даст, сведет туда,

Где след лукавит,

Но зверя нету и следа.

Когда в долине мореходы

Кидают кости на покой,

Прикрыв дерюгой ветки дрока, –

Я, тотчас уносим рекой,

В гишпанские вступаю воды,

И, меж Гранады и Марокко,

Мне колют око

Тотчас Столпы,

И храп толпы

Мой слух болезненно буравит.

И новый день меня отравит

Ужасной жаждой, что уста

Лет десять плавит:

Кто пить мне даст, ради Христа?

Когда б не рифмы – умер право!

Смотрю, как счастливы быки:

Они после работ – в распряжке, –

А мне – куда б избыть тоски?

Как справить попранное право?

Чем вымолят у слез поблажки

Глаза – бедняжки?

На кой же ляд

Пить было взгляд,

Что их без помощи оставит?

О, этот взгляд нас не оставит

Теперь ни силой, ни добром.

А смерть нам явит

Вдруг милость: покатив шаром!

Удел сей песни –

Жизнь коротать,

Певцу подстать:

Себя людским глазам не явит

И похвалы иной не справит –

А то по кочкам понесут.

Но гроб исправит

Ее горбатенький сосуд.

Скажи мне, Дафна, может быть, ты Феб? –

Твой ярый свет давно мне очи вяжет.

Пусть превратиться в лавр меня обяжет

Слепительная жительница неб.

Она ж, безжалостнейшая судеб,

И тут моей мне просьбы не уважит.

Иль – обернуться камнем мне подскажет

Весьма прочнейшим, нежли черствый хлеб?

Тогда б я стал алмаз иль мрамор белый

(С испуга), а быть может: сердолик,

Ценимый тоже чернью оголтелой.

И груз мой с плеч спихнул бы в тот же миг,

О, много больший, чем несет старик,

В Марокко от рутины очумелый.

Не Актеон любовался Дианой,

Плескавшейся в зной рекой ледяною,

Сведенный с нею случайностью странной, –

Я стыл пред пастушкой грубой, простою,

В струях полоскавшей пестрое платье:

Мне Лавра локон сверкнул над волною,

Как солнце, снявшее с мрака заклятье, –

И в страсти холодной стал вдруг дрожать я.

Высокий дух, дворецкий тела,

В котором временно живешь

Как мудрый, славный управитель, –

Днесь римский скипетр ты возьмешь

Чтобы народ понудить в дело.

Традиции возобновитель,

Прими мой стих! Он грустный зритель

Исчезновенья древних слав:

Везде коррупция и татьбы,

Куда все так бегут – узнать бы,

Агонью близя средь забав.

Мы все – расплав

Из лет, бездарности и лени –

Так, за власы и на колени!

Я сомневаюсь, чтобы вскоре

Ты смог прервать их крепкий сон –

Отличников в холопства школе, –

Но без тебя ведь – дух наш вон,

Так и помрем дерьма в зашоре,

А лучше смерть в открытом поле

Ударь – пусть закричим от боли,

Пускай возненавидим грязь

И жизни гаденькой бездарность!

Прими заране благодарность

Сих слез, я лью их, не таясь, –

К тебе, мой князь.

Дай нам великую свободу

Свободно зрить в глаза народу!

Стены, которых все трепещет

Поныне мир, чтя времена,

Которым, бают, нет возврата, –

Могилы, коим мысль верна,

Над коими листва лишь плещет,

Где спят столь славные когда-то, –

В забвенье – будь оно треклято:

Отсутствье памяти – порок!

Ну, где вы, Сцеволы, вы, Бруты?

О, сколь прозванья ваши круты

Для тех, кто вызубрил урок

Подляны впрок,

Кто стал весомей на порядок,

Когда страна пришла в упадок!

И коль заведуют земными

Делами вправду небеса,

Коль души мертвых к нам взывают, –

К тебе текут их голоса,

Чтоб не считал ты впредь своими

Всех тех, кто нас подозревают

И обирают, раздевают,

Твой замок превратив в притон,

Куда нет ходу добрым людям,

И нет суда неправым судьям,

Весьма безжалостным при том.

Очисть твой дом,

А есть нужда в нас – трубным гласом

Нас извести о том тогда сам!

В слезах жены и люди штатски:

И молодежь, и старики, –

Весьма порядком недовольны,

Равно: тонзуры, клобуки

И прочи… все к тебе по-братски

Взывают, в слове некрамольны,

И бедняки, что, подневольны,

Тебе несут свою всю боль,

Способную смягчить тигрицу, –

Взгляни же, князь мой, на столицу:

Бурлить ей и кипеть доколь

И нудить голь

На непродуманные действа?

Скорее отврати злодейства!

Стервятники и проча нечисть

Загадили опрятный Столп,

Чем и себе, и нам вредили, –

Об этом плачут сонмы толп:

Верни им то, за что, увечась,

Они горбатились и стыли!

Чрез тыщу лет они в могиле

Сгниют – доколь им Царства ждать,

Что на заре помнилось века,

И над правами человека

На гуще кофия гадать?

Им сострадать

Не словом ты, но делом должен,

Коль ими властию одолжен.

Как часто помыслам высоким

Судьба-завистница вредит,

Мешая им осуществиться.

У власти став, не стань сердит,

Не будь к поверженным жестоким:

Пускай хоть тут она позлится!

Однако, коли вправду мнится,

То редко, чтоб из смертных кто

Был в столь высоком положенье:

Ведь ты монарх, прости сближенье,

Но благороднее раз в сто, –

Учтя все то,

Что ты пасешь страну не смладу,

Но в старости блюдешь от смраду.

На холме, в центре, песнь, увидишь

Жреца, почтенного страной,

В заботе не о свойском благе.

Скажи: Меня предал бумаге

Заочно любящий вас бард.