Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Я понял: этот хлыщ был сыщиком и хотел арестовать меня.

— Да скажите, ради Бога, в чем дело?

— Узнаете, будьте покойны. В департаменте, — грубо ответил он. — Марш за мной!

Я предложил ему взять извозчика.

— Не стоит!

Мы пошли в полицию.

………………………….

Жандарм подвел меня к двери. На фарфоровой дощечке я прочитал:

АЛОИЗ ОТШИН

Полицейский советник

— Войдите, пожалуйста, — сказал жандарм.

Два грязных письменных стола с грудами бумаг стояли друг против друга.

Между ними несколько поломанных стульев.

На стене портрет императора.

Банка с золотыми рыбками на подоконнике.

Больше ничего не было в комнате.

Кривая нога и толстый сапог под обтрепанными серыми брюками виднелись под левым столом.

Я услышал шум. Кто-то пробормотал несколько слов по-немецки, и тотчас же из-за правого стола показался сам полицейский советник. Он подошел ко мне.

Это был невысокого роста мужчина с седой бородкой. Прежде чем начать говорить, он оскаливал зубы, как человек, который смотрит на яркий солнечный свет.

При этом он как-то сводил глаза под очками, что придавало ему отвратительно гнусный вид.

— Вы Атанасиус Пернат, — он взглянул на лист бумаги, на котором ничего не было написано, — резчик камей?

Тотчас же оживился кривоногий за своим столом: он заерзал на стуле, и я услышал скрип пера.

Я подтвердил:

— Пернат. Резчик камей.

— Ну вот мы и встретились, господин… Пернат… да, да… господин Пернат. Да, да. — Господин полицейский советник сразу стал удивительно любезен, точно он вдруг получил откуда-то очень радостное известие, протянул мне обе руки и, улыбаясь, попробовал придать себе выражение довольного обывателя.

— Итак, господин Пернат, расскажите, что вы делаете целый день?

— Я думаю, что это вас не касается, господин Отшин, — холодно ответил я.

Он прищурил глаза, подождал минуту и быстро продолжал:

— С каких пор графиня в связи с Савиоли?

Я ждал чего-нибудь в этом роде и не моргнул глазом.

Он ловко пытался путем сбивчивых и повторных вопросов уличить меня в противоречиях, но я, как бы ни билось у меня сердце от возмущения, не выдал себя и все возвращался к тому, что имени Савиоли я никогда не слыхал, что с Ангелиной я дружу еще с тех пор, когда был жив мой отец, и что она уже неоднократно заказывала мне камеи.

Несмотря на все, я чувствовал, что полицейский советник угадывает всю мою ложь и что он задыхается от ярости, не будучи в состоянии добиться чего-нибудь от меня.

Он на минуту задумался, затем привлек меня за лацкан пиджака близко к себе, предостерегающе указал толстым пальцем на левый стол и начал шептать мне на ухо:

— Атанасиус! Ваш покойный отец был моим лучшим другом. Я хочу спасти вас, Атанасиус! Но вы должны рассказать мне все, что знаете о графине. Вы слышите: все.

Я не мог понять смысл его слов.

— Что значит — вы хотите меня спасти? — громко спросил я.

Кривая нога раздраженно топнула. Советник посерел от злости. Вытянул губу. Ждал. Я знал, что он сейчас еще раз наскочит (его система огорошивать напомнила мне Вассертрума), и ждал.

Я заметил козлиную физиономию, принадлежавшую обладателю кривой ноги. Она прислушивалась, выглядывая из-за стола… Вдруг полицейский, обращаясь ко мне, пронзительно вскрикнул:

— Убийца!

Я оцепенел от изумления.

Козлиная голова снова угрюмо спряталась.

Господин полиции советник был немало раздражен моим спокойствием, ловко скрыл это, однако подал мне стул и предложил сесть.

— Так что вы отказываетесь дать нужные мне показания относительно графини, господин Пернат?

— Я не могу их дать, господин советник, по крайней мере, в таком духе, как вы ждете. Во-первых, я никогда не слыхал имени Савиоли, и затем, я твердо убежден в том, что это клевета, если говорят о графине, что она обманывает своего мужа.

— Вы готовы подтвердить это под присягой?

У меня захватило дух.

— Да! Когда угодно.

— Отлично. Гм.

Наступила длинная пауза, во время которой советник, казалось, напряженно размышлял.

Когда он снова взглянул на меня, на его роже появилось выражение притворного сострадания. Я невольно вспомнил Харусека с его дрожащим от слез голосом.

— Мне ведь вы это можете сказать, Атанасиус, мне, старому другу вашего отца, мне, который носил вас на руках. — Я едва удержался от улыбки: он был в лучшем случае лет на десять старше меня. — Не правда ли, Атанасиус, это была только самооборона?

Козлиная физиономия снова вынырнула.

— Что было самообороной? — изумленно спросил я.

— Это… С этим… Цоттманном! — бросил он мне это имя в лицо.

Это слово кольнуло меня, как кинжалом: Цоттманн! Цоттманн! Часы! Имя Цоттманна было вырезано на часах.

Я чувствовал, как вся кровь бросилась к сердцу: мерзавец Вассертрум дал мне часы, чтобы навлечь на меня подозрение в убийстве.

Советник тотчас же сбросил маску, оскалил зубы и прищурил глаза.

— Так что вы сознаетесь в убийстве, Пернат?

— Это все ошибка, ужасная ошибка. Ради Бога, выслушайте меня. Я могу вам объяснить, господин советник… — закричал я.

— Теперь сообщите мне только то, что касается графини, — быстро перебил он меня. — Я обращаю ваше внимание: вы облегчите этим вашу участь.

— Я не могу сказать ничего, кроме того, что сказал; графиня невинна, — вскричал я.

Он стиснул зубы и обратился к козлиной физиономии:

— Запишите: Пернат сознался в убийстве страхового агента Карла Цоттманна.

Меня охватило безумное бешенство.

— Эх вы, полицейская сволочь, — вырвалось у меня, — как вы смеете?

Я искал какой-нибудь тяжелый предмет.

В одно мгновение двое полицейских схватили меня и надели на меня кандалы.

Советник раздувался, как петух на навозной куче.

— А часы? — Он вытащил вдруг выпуклые часы. — Несчастный Цоттманн был еще жив, когда вы их снимали с него, или нет?

Я снова совершенно овладел собой и твердым голосом продиктовал секретарю:

— Часы сегодня утром подарил мне старьевщик Аарон Вассертрум.

Послышался раскатистый хохот, и я заметил, как кривая нога и сапог пустились в радостный пляс под пальто.

………………………….

Я должен был идти по освещенным вечерними огнями улицам. Мои руки были скованы, шедший за мною жандарм нес ружье с надетым штыком.

Уличные мальчишки справа и слева бежали толпами и кричали, женщины открывали окна и грозили мне ложками, посылая вдогонку ругательства.

Уже издали я увидел большие каменные очертания суда с надписью на фронтоне:

«Карающее правосудие —

защита всех честных»

Через раскрывшиеся предо мною огромные ворота я попал в коридор, в котором пахло кухней.

Бородатый человек с саблей, в форменном сюртуке и фуражке, босой, в длинных, завязанных у щиколотки кальсонах поднялся, поставил кофейную мельницу, которую он держал между колен, и велел мне раздеться.