Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Фрисландер и Прокоп приняли серьезный вид, и никто из нас не счел нужным ответить.

— Как вы думаете, Эвлалия? — повторил Цвак свой вопрос, обернувшись назад.

Старая кельнерша почесалась вязальной иглой, вздохнула, покраснела и сказала:

— Ах, убирайтесь. Вы — проказник!

………………………….

— Сегодня весь день мне было не по себе, — начал Фрисландер, как только улегся взрыв смеха, — ни одна черточка мне сегодня не удалась, я думал все время о Розине, как она танцевала тогда во фраке.

— А она снова нашлась? — спросил я.

— Еще как нашлась! Полиция нравов предложила ей длительный ангажемент. Может быть, она тогда — у Лойзичек — приглянулась комиссару. Во всяком случае, она теперь лихорадочно работает и заметно увеличивает приток чужестранцев в еврейский квартал. Она сделалась чертовски ловким человеком за короткое время.

— Подумайте только, что женщина делает из мужчины, если он влюбился в нее, — просто удивительно, — заметил Цвак. — Чтобы достать денег и иметь возможность бывать у нее, бедный мальчик Яромир сразу стал художником. Он ходит по кабакам и вырезает силуэты посетителей, которые позволяют делать с себя портреты.

Прокоп, не расслышавший последних слов, чмокнул губами:

— Правда? Она стала такой красавицей, эта Розина! Вы еще не сорвали у нее поцелуя, Фрисландер?

Кельнерша вскочила и, возмущенная, вышла из комнаты.

— Этот стреляный воробей! Этой еще не хватало припадков добродетели! Фи! — досадливо пробормотал Прокоп.

— Ну что же! Она ушла на непозволительно фривольном месте. А кстати и чулок был готов, — примирительно заметил Цвак.

………………………….

Хозяин принес еще грога, и беседа постепенно приняла очень фривольный характер. Она мутила мне кровь, и без того лихорадочно кипевшую.

Я противился таким впечатлениям, но чем больше я сосредоточивался и думал об Ангелине, тем навязчивее лезло все это мне в уши.

Я неожиданно встал и распрощался.

Туман становился прозрачнее, проникал в меня своим холодом, но все еще оставался настолько густым, что я не мог разобрать названий улиц и отошел несколько в сторону от моего пути.

Я попал на другую улицу и хотел уже повернуть, как услышал, что меня окликают:

— Господин Пернат! Господин Пернат!

Я оглянулся кругом, посмотрел вверх.

Никого!

Открытые ворота, над ними мелькнул маленький красный фонарь, и светлая фигура, как показалось мне, мелькнула в глубине.

И снова:

— Господин Пернат! Господин Пернат!

Шепотом.

С удивлением вошел я в ворота — теплые женские руки охватили мою шею, а в полоске света от медленно открывавшейся двери я узнал Розину, пламенно прижимавшуюся ко мне.

Серый тяжелый день.

До позднего утра я спал мертвым сном без сновидений.

Моя старая служанка отлучилась от меня или, может быть, забыла затопить.

В печке лежал холодный пепел.

На мебели пыль. Пол не выметен.

Я зябко прогуливался взад и вперед по комнате.

Отвратительный запах выдыхаемого спирта наполнял комнату. Пальто и костюм пропахли табаком.

Я открыл окно, но тотчас же захлопнул: холодный грязный воздух улицы был невыносим.

Воробьи с промокшими крыльями неподвижно торчали на крышах.

Куда ни глянешь — беспросветная тоска. Все во мне было разорвано, растоптано.

Каким потертым казалось мне сиденье на кресле! Конский волос так и торчал из-под краев.

Надо будет послать за обойщиком… Или уж так все оставить… вести нищенскую жизнь, пока все не разлезется в лохмотья.

А там — что за безвкусица эти нелепые обрывки материи на окнах!

Почему я не скрутил из них веревки и не повесился на ней?!

Тогда бы я, по крайней мере, не видел больше этой мерзости и вся серая терзающая тоска исчезла бы раз и навсегда.

Да! Это самое разумное! Положить конец всему.

Сегодня же.

Сейчас же, с утра. До обеда. Какая гадость! Что за отвратительная перспектива убить себя с полным желудком! Лежать в мокрой земле с животом, наполненным непереваренной, разлагающейся пищей!

Ах, если бы никогда не всходило больше солнце и не роняло бы в сердца своей жизнерадостной лжи!

Нет! Я не позволю больше себя дурачить, не хочу больше быть мячом в руках неуклюжей бессмысленной судьбы, то подбрасывающей меня вверх, то кидающей в лужу только для того, чтобы доказать непрочность всего земного — то, что я давно знаю, что знает каждый ребенок, знает каждая уличная собака.

Бедная, бедная Мириам! Если бы хоть ей помочь!

Значит, надо решиться, серьезно и бесповоротно решиться, прежде чем инстинкт жизни снова проснется во мне и станет рисовать новые призрачные образы.

К чему послужили все эти вести из мира Нетленного?

Ни к чему, решительно ни к чему.

Только к тому разве, чтобы я закружился в своем вихре и ощутил жизнь как невыносимую муку.

Оставалось только одно.

Я мысленно подсчитал, сколько денег лежало у меня в банке. Да, именно так. Только это одно при всей своей ничтожности могло иметь еще какую-нибудь ценность в моей ничтожной жизни!

Все, что я имел — несколько драгоценных камней в шкатулке, — все это связать и отослать Мириам. Это обеспечит ее, по крайней мере, на несколько лет. А Гиллелю послать письмо и объяснить, как было дело с «чудом».

Он один поможет ей.

Да, он найдет выход.

Я разыскал камни, собрал их, посмотрел на часы: если я сейчас пойду в банк — через час все может быть готово.

И затем еще купить букет красных роз для Ангелины!.. Я весь был охвачен болью и невыносимой тоской… Только бы один день пожить! Один-единственный день!

А затем что же? Опять это удушающее отчаяние?

Нет! Ни минуты больше. Меня ободряла мысль, что я справился со своим колебанием.

Я оглянулся вокруг. Что еще оставалось сделать?

Вот напильник. Я положил его в карман — решил бросить его где-нибудь на улице. Такой план был у меня и раньше.

Я ненавидел этот напильник. Ведь из-за него я чуть не сделался убийцей.

………………………….

Кто это опять собирается мне помешать?

Это был старьевщик.

— Одну минутку, господин Пернат, — заговорил он умоляющим голосом, когда я намекнул, что у меня нет времени. — Одну маленькую минуточку. Только два слова.

По лицу его бежали струйки пота, он весь дрожал от возбуждения.

— Можно с вами здесь говорить с глазу на глаз, господин Пернат? Я не хочу, чтобы этот — этот Гиллель опять пришел. Заприте дверь или пойдемте в ту комнату. — Резким движением он потащил меня за собой.

Затем, робко оглянувшись, он хрипло прошептал:

— Знаете, я передумал… все это. Так лучше. Ничего не выйдет. Хорошо. Прошло так прошло.

Я старался читать в его глазах.

Он выдержал мой взгляд, но это стоило ему таких усилий, что он судорожно схватился рукою за спинку кресла.