Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

В долине внизу звонили колокола.

Зеленое, простое, прохладное ложе земли!

Возле умерших аббатов спит он теперь. И остатки стены на вершине холма отбрасывают свою тихую, почтенную тень на его могилу. Там много мелких синих цветочков и узкая каменная доска: «Requiescat in расе». [14]

Кардинал Сарагосский прислал молодого аббата, падре Рибаса Собри.

Ученый муж, имевший глубокие познанья, воспитывался в школах братства Сердца Христова. С уверенным, пронзительным взглядом, худой и волевой. Прошли времена сладкого безделья — работники отпущены, — и снова, кряхтя, согнули спины толстые монахи, собирая виноград; до глубокой ночи они должны стоять на коленях и молиться, молиться.

В монастыре царит строгий чин: свинцовое молчание. Склонив головы, стоя прямо, с молитвенно сложенными руками, учат братья, тихо бормоча: «Non est sanitas in carne mea a facie irae tuae: non est pax ossibus meis a facie peccatorum meorum». [15]

На дворе меж камнями растет трава, и белые голуби улетели. Из-за голых стен келий доносится горестное «Созерцание наказаний»:

«Unusquisque carnem brachii sui vorabit». [16]

А когда заблестит холодное утро, ты увидишь процессию темных теней, тянущуюся к часовне, и при вздрагивающем свете свечей гудят голоса, повторяя молитву «Salve Regina». [17]

Сбор винограда окончен. Строго следует дон Педро Рибас Собри рецептам своего покойного предшественника: собственные башмаки кидает в открытые бочки, точно как тот.

И отзывается эхом от сводов подвала, как молодое вино и шумит, и играет, и рвется.

Король будет доволен гуиндре.

Прекрасные девушки уже не приходят на покаянье. Они боятся.

Страх тяжело навалился — безмолвно, как недовольная всем зима, что кладет свои костлявые руки на мертвые пашни.

И весна проходит мимо, и танцующее юное лето., и напрасно зовут и манят.

Недовольно грузят погонщики мулов тяжелые бочки за половинную плату на тележки.

Дон Педро Рибас читает и хмурит мрачный лоб. «Досточтимый отец, верно, ошибся и послал другое вино. Ведь это не старое гуиндре, а обыкновенное „Dulce del Color", как и любое другое вино из Малаги» — вот что написали из столицы.

Ежедневно отосланный груз возвращают обратно. Полные бочки. Из Лиссабона, Мадрида, из Сарагосы.

Аббат пробует, пробует и сравнивает. Сомнений нет — не хватает того самого, чужого, пряного аромата.

Призывают старого Мануэля, он пробует и печально пожимает плечами.

Да, да, у старого, доброго дона Сесарео была легкая рука; более сподобившаяся благодати, чем у молодого падре. Но об этом нельзя громко говорить, монахи шепчут это друг другу.

Дон Педро просиживает ночь за ночью в своей келье над странными ретортами, и при свете свечи его остро очерченный профиль отбрасывает тень на белую известку стены.

Его длинные тощие пальцы колдуют над искрящимися склянками с безобразными узкими горлышками. Фантастические приборы и колбы стоят вокруг. Испанский алхимик!

Забыт строгий чин — бедные измученные монахи крепко и глубоко спят.

От этого толку не будет! С помощью белых порошков и желтых едких жидкостей Люцифера не найти тебе того, что молчаливая природа записала в тайные книги тайной рукой.

Видно, не пивать больше герцогам великолепного, благоухающего вина гуиндре!

Вот снова стоят, как на параде, бочонки с бродящим суслом. В каждом — куски от разных сапог: один от толстого брата Теодосио, а вон там самого старого Мануэля.

Старого аббата — вон в том бочонке, слева в углу.

Прошел еще один год, вино снова пробуют: хорошо, да не гуиндре; и только в одном бочонке таилось оно.

В том самом, что стоял в углу, с сапогом старого аббата.

Пошлите его королю!

Педро Рибас Собри обладает сильной волей, он не устанет искать, пробовать, сравнивать. Он говорит, теперь-то он наконец знает секрет. Монахи молчат и сомневаются в этом. Они ни о чем не спрашивают и слепо выполняют приказы аббата — они знают его железную волю.

Мануэль качает головой.

Работники снова служат монастырю, копают и переворачивают черные пласты земли, подрезают виноградные лозы, а братья и пальцем не шевельнут, и снова они толстые и круглые, как и прежде.

Так захотел аббат.

Когда палящие лучи солнца немилосердно выжигают монастырский двор Алькацабы, и ветви шелковицы обвисают, страдая от жажды, у живой изгороди собираются загорелые девушки в цветастых мантильях, заглядывают за нее, вытягивая шеи, и хихикают.

— Бедные монахи получили от дона Педро наказ лежать рядком на деревянных скамьях — потея, — одетые в мучительную жару шерстяными рясами, — толстые ноги втиснуты в высокие сапоги и обмотаны, будто бинтами, широкой лентой из резины.

Потому что Педро Рибас Собри похвалялся, что вернет старое гуиндре; он волевой человек, он не устанет искать, пробовать, сравнивать.

А я скажу, что, даже если вино и станет лучше, все напрасно, никто не заквасит такого вина, как у старого аббата.

Если кто-то полагает, что тайные учения Средневековья умерли вместе с охотой на ведьм, или даже думает, что они основываются на сознательном или бессознательном обмане, — как же он ошибается.

Никто не понимал этого лучше, чем Амадеус Веверка, которого возвысили сегодня в оккультном Ордене Герметического братства {100} Луксора {101} в символической роскоши до «supérieur inconnu», [18]и вот он сидит в задумчивости — потрясенный до глубины души учениями книги Амберткенда — на обтесанной каменной ступени Нусельской лестницы {102} и смотрит сонно в синюю ночь.

Перед взглядом юноши вновь проходят все те неведомые картины, которые он видел сегодня вечером — он еще слышит монотонный голос архицензора Ганеши {103} , будто доносящийся откуда-то издалека: «Первая фигура, над которой нужно произнести слово „Ом“ {104} , появляется под черной и желтой смешанной краской, она располагается в доме Сатурна. Если дух наш занят лишь этой фигурой, если глаза наши устремлены лишь на нее, и мы произнесем внутри себя имя Ом, то отверзутся глаза разума, и ты узнаешь тайну…»

А братья Ордена стояли вокруг, у каждого лоб повязан синей лентой, а жезлы увенчаны розами. Свободные исследователи, познающие тайну божества, одетые масками и белыми мантиями, чтобы один не узнал другого и никто ничего не знал о другом. (Но если встретятся они случайно на улице, то узнают друг друга по рукопожатию.) Да, да, такие институты часто непознаваемы и чудесны.

Амадеус Веверка лезет рукой под жилет, чтобы проверить, тут ли еще знак его нового достоинства, золотая медаль с эмалированным виноградным зерном, и наслаждается чувством гордости и превосходства над этими спящими в ночном море домов людьми, которые не знают лучших развлечений, чем мистерии указов магистрата да как бы послаще поесть и побольше выпить.