Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Серанг исторгнул странный нечленораздельный вопль и первым ринулся в бой. Этот бывалый моряк дело свое знал отменно, да и опиумом увлекался не слишком. За ним и остальные навалились на пони гуртом и, уцепившись кто за уши, кто за гриву, кто за хвост, придавили его своим весом – все семнадцать человек. А поверх этой кучи-малы с крюком грузовой цепи бросился судовой плотник. Он тоже был весьма достойным моряком, но заикался. Доводилось ли вам видеть, как грустный щуплый китаец с серьезным видом заикается на ломаном английском? Поверьте, зрелище весьма своеобразное. Он стал восемнадцатым. Пони под ними было уже не видно, но по тому, как вздымалась и раскачивалась человеческая масса, было ясно, что внутри что-то живое.

Олмейер с пристани запричитал дрожащим голосом:

«Ну, знаете ли!»

Оттуда, где он стоял, происходящего на палубе было не разглядеть – разве что макушки матросов. До него доносились звуки потасовки и глухие удары, как будто корабль разносят в щепки. Я повернулся к нему и спросил: «А в чем дело?»

«Не дайте переломать ему ноги», – обреченно взмолился Олмейер.

«Да бросьте вы! Пони в полном порядке. Не шелохнется».

К этому моменту грузовую цепь уже прицепили к широкой холстине, опоясывающей пони; калаши одновременно отпрыгнули в разные стороны, повалившись друг на друга; и достопочтенный серанг устремился к лебедке, чтобы запустить машину.

«Готовсь!» – крикнул я, с большим волнением ожидая, как животное взметнется к самой вершине подъемной стрелы.

На пристани Олмейер беспокойно шаркал соломенными сандалиями. Лебедка перестала трещать, и в напряженной выразительной тишине пони стал раскачиваться над палубой. Как же он обмяк! Едва почувствовав себя в воздухе, он невероятным образом расслабил каждый свой мускул. Все четыре копыта сбились в кучу, голова поникла, а хвост бессильно повис плетью. Он живо напомнил мне жалкую овечку, что свисает с цепочки ордена Золотого руна. Я и представить себе не мог, что нечто наподобие лошади могло так обмякнуть – будь оно живым или мертвым. Непослушная грива сбилась в комья и спадала безжизненной массой конского волоса, воинственные уши поникли. Но когда он, медленно раскачиваясь, приблизился к капитанскому мостику, я заметил коварный блеск в его затуманенных полуприкрытых глазах. Благонадежный старшина, широко скалясь и с волнением поглядывая наверх, принялся осторожно травить лебедку. Я командовал, поглощенный процессом:

«Так! Достаточно!»

Стрела крана остановилась. Калаши выстроились вдоль борта. Повод уздечки свисал прямо и неподвижно, словно шнур колокола, перед Олмейером. Все замерло. Я по-приятельски предложил ему осторожно ухватиться за повод. С самоуверенным видом он нарочито небрежно вытянул руку.

«Ну, глядите в оба! Майна!»

Олмейер довольно ловко схватился за повод, но как только копыта пони коснулись пристани, тут же поддался самому безрассудному оптимизму. Без промедления, не подумав и почти не глядя, он вдруг вынул крюк из стропы, и грузовая цепь, ударив по крупу, качнулась назад и с грохотом врезалась в борт корабля. Я, наверно, моргнул. Во всяком случае, я точно что-то пропустил, потому что в следующую секунду Олмейер уже лежал на причале. Один.

От потрясения я лишился дара речи, тем временем Олмейер неторопливо и мучительно поднялся. Вытянувшиеся вдоль борта калаши разинули рты. Легкий бриз принес туман, и вскоре он стал таким плотным, что полностью скрыл берег из виду.

«И как вы только умудрились его упустить?» – с негодованием спросил я.

Олмейер уставился на ободранную правую ладонь, но на мой вопрос не ответил.

«И куда, по-вашему, он поскакал? – прокричал я. – Есть тут у вас какие-нибудь изгороди? Ни черта ж не видно! А что если он удерет в джунгли? Что теперь прикажете делать?»

Олмейер пожал плечами.

«Кто-то из моих людей точно где-нибудь неподалеку. Рано или поздно они его поймают».

«Рано или поздно! Это все, конечно, замечательно, но как быть с моей брезентовой стропой? Он ее утащил. А мне она нужна немедленно – сгрузить двух сулавесских буйволиц».

Вдобавок к пони из Донголы мы везли пару некрупных островных коров. Они были привязаны по левому борту носовой палубы и били хвостами в другую дверь камбуза. Но коровы эти предназначались не Олмейеру, их выписал его враг – Абдулла бен Селим. Олмейер полностью проигнорировал мои вопросы.

«На вашем месте я бы попытался выяснить, куда он убежал, – не унимался я. – Может, людей хотя бы своих соберете, что ли? Он же провалится куда-нибудь и колени поранит. А то и ногу может сломать».

Но пони, судя по всему, Олмейера уже не интересовал, он полностью погрузился в свои мысли. Потрясенный таким внезапным безразличием, я на свой страх и риск отправил всю команду на берег, чтобы поймать пони или по крайней мере найти брезентовую стропу, которая на нем болталась. Весь экипаж, кроме кочегаров и механиков, помчался по пристани мимо задумчивого Олмейера и скрылся из виду. Белый туман поглотил их, и вновь наступила глубокая тишина, которая, казалось, простиралась на мили вдоль по реке. Сохраняя молчание, Олмейер стал подниматься на борт, я спустился с мостика, чтобы встретить его на кормовой палубе.

«Не могли бы вы сообщить капитану, что мне чрезвычайно важно с ним встретиться?» – спросил он меня вполголоса, его взгляд рассеянно блуждал по сторонам.

«Хорошо. Пойду узнаю».

Капитан К. стоял в каюте широкой спиной к распахнутой двери. Он только что вышел из ванны и расчесывал густые с проседью волосы двумя большими щетками.

«Мистер Олмейер сказал, что ему чрезвычайно важно с вами встретиться».

Говоря это, я улыбнулся. Почему – не знаю, наверное, потому что было совершенно невозможно говорить об Олмейере без улыбки. И не обязательно радостной. Повернувшись ко мне, капитан К. тоже невесело улыбнулся.

«Пони удрал от него, да?»

«Да, сэр. Удрал».

«И где он?»

«Бог его знает».

«Нет, я про Олмейера. Пригласите его».

Каюта капитана открывалась прямо на палубу под мостиком, и мне нужно было только окликнуть Олмейера, который, опустив глаза, стоял на корме, на том самом месте, где я его оставил. Он мрачно вошел в каюту, пожал капитану руку и сразу же попросил разрешения закрыть дверь.

«Хочу вам кое-что рассказать», – вот последнее, что я услышал.

В голосе его звучала удивительная горечь.

От двери я, естественно, отошел. На борту никого из команды не было, только китайский плотник с холщовой сумкой на шее и с молотком в руке бродил по пустым палубам, выколачивал клинышки из затворов люков и добросовестно складывал их в сумку. От нечего делать я подошел к двум механикам, стоявшим у дверей машинного отделения. Близилось время завтрака.