Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Так, недолго.

— Остерегайся ее, — предупредил Уодли. — Глаза у нее как-то странно поблескивают.

— Постараюсь.

У обочины притормозил «фиат», в котором сидели две девушки. Та, что была ближе, высунулась из окна:

— Bonsoir. [24] Добрый вечер (фр.).

— Катись к черту, — буркнул Уодли.

— Sal juif, — прошипела девица.

Машина сорвалась с места.

— Грязный жид, — перевел Уодли. — Неужели у меня такой ужасный вид?

Крейг рассмеялся.

— Пора научиться быть повежливее с французскими дамами, — посоветовал он. — Все они воспитывались в монастырях.

— Шлюхи, — высказался Уодли. — Повсюду шлюхи. Среди зрителей, на экране, на улицах, в жюри. Клянусь, Джесс, этот город каждый год на две недели становится вселенским сборищем потаскух! Расставляй ноги и хватай деньги! Этот девиз следует напечатать на каждом официальном бланке города Канны. Взгляни!

На другой стороне бульвара четверо молодых людей зазывно улыбались проходившим мужчинам.

— Как тебе это нравится?

— Не слишком.

— Теперь без программы не скажешь, что за артисты играют в фильме. Погоди, вот выйдет мой репортаж, — пообещал Уодли.

— Вряд ли я дождусь, — покачал головой Крейг.

— Пожалуй, я пришлю тебе копию рукописи, — решил Уодли. — Черта с два эти педики ее напечатают. А может, мне стоит начать продаваться и писать только то, что нравится моему «голубенькому» редактору? Если статью не возьмут, на что мне жить?

— Может, именно так считают те девушки в машине и парни на углу? На что им жить, если не получат денег? — возразил Крейг.

— В тебе говорит долбаная христианская терпимость, Джесс. И не воображай, что это добродетель. Мир катится к чертям на тошнотворной волне терпимости. Грязные фильмы, грязный бизнес, грязная политика. Все сходит с рук. Все прощается. Всему можно найти с полдюжины оправданий.

— Знаешь, Йан, по-моему, тебе нужно выспаться получше.

— А по-моему, — процедил Уодли, останавливаясь, — все, что мне нужно, — пять тысяч долларов. Можешь мне их дать?

— Нет. Зачем тебе пять тысяч?

— Знакомые снимают фильм в Мадриде. Сценарий, разумеется, дерьмо и требует переработки на скорую руку. Если бы я мог добраться туда, работу почти наверняка отдали бы мне.

— Билет до Мадрида стоит не больше сотни баксов, Йан.

— А отель? — взвился Уодли. — А что я буду есть, пока не подпишу контракт? А если и подпишу, как протянуть до аванса? А эта сучка, моя третья жена? Она собирается наложить арест за неуплату алиментов на машинку и книги, оставленные на хранение в Нью-Йорке.

— Как я тебя понимаю, братец, — вздохнул Крейг.

— Если пытаешься заключить сделку, а эти подонки учуют, что у тебя в кармане шиш, они в порошок тебя сотрут, — продолжал Уодли. — Имея же деньги, всегда можно встать и объявить: «Как угодно, друзья», — и спокойно удалиться. Да ты и сам знаешь. Так что пять тысяч — это самый минимум.

— Прости, Йан, — развел руками Крейг.

— Ладно, хотя бы три сотни можешь дать? На три сотни я могу добраться до Мадрида и протянуть пару деньков, пока не разнюхаю обстановку.

Его жирные подбородки вздрагивали.

Крейг поколебался, машинально прикоснувшись к карману пиджака. В бумажнике у него пятьсот американских долларов и почти две тысячи франков. Суеверный страх снова стать почти нищим и воспоминания о том времени, когда он был беден как церковная мышь, заставляли его носить с собой наличные. Он искренне переживал, когда приходилось отказывать в деньгах даже малознакомым людям, и это свойство характера Крейг справедливо считал слабостью. Он всегда помнил, что в «Войне и мире» Толстой считал обретенную Пьером Безуховым способность отказывать назойливым просителям признаком взросления и зрелости ума.

— Так и быть, Йан, — решил он, — дам я тебе триста.

— А еще лучше — пятьсот.

— Я сказал — триста.

Крейг вынул бумажник, отсчитал три стодолларовых банкноты и протянул Уодли. Тот, не глядя, сунул их в карман.

— Ты ведь знаешь, что я никогда их не верну?

— Знаю.

— И не извинюсь, — яростно прошипел Уодли.

— Я и не прошу извиняться.

— А знаешь почему? Потому что ты у меня в долгу. Объяснить, почему? Потому что когда-то мы были на равных. А сейчас ты по-прежнему что-то значишь, а я — ничтожество. Меньше, чем ничтожество.

— Желаю удачи в Мадриде, Йан, — устало бросил Крейг. — Я иду спать. Спокойной ночи.

Он оставил Уодли у фонарного столба; вокруг крутились проститутки. Тот долго провожал глазами удалявшуюся спину Крейга.

К тому времени, когда впереди показался отель, Крейг почувствовал, что замерз и немного дрожит. Он направился к бару, почти пустому в это время суток, перед ужином и окончанием вечернего просмотра. Сев у стойки, Крейг попросил горячий грог, чтобы согреться. Пока он пил, бармен показывал ему фотографии сына, одетого в старинный мундир Escadre Noir [25] Черный эскадрон (фр.). французской кавалерийской академии в Сомюре. На снимке молодой человек как раз брал препятствие, сидя на чудесном вороном коне: идеальная посадка, уверенно державшие поводья руки. Крейг похвалил снимок, чтобы доставить удовольствие отцу, думая при этом, как, должно быть, прекрасно посвятить свою жизнь чему-то такому же красивому и бесполезному, как французский кавалерийский эскадрон семидесятых годов.

Его все еще знобило — должно быть, поднималась температура. Поежившись от холода, Крейг расплатился за грог, попрощался с отцом кавалериста и пошел к портье за ключом от номера.

В его ящике лежал конверт, надписанный рукой Гейл Маккиннон. Теперь он пожалел, что не пригласил ее на ужин. Уодли не посмел бы распустить язык в присутствии девушки, а сам он был бы сейчас на триста долларов богаче, потому что Йан постыдился бы просить денег при свидетеле. По правде говоря, встреча с Уодли взволновала его куда сильнее, чем он готов был признаться себе, и теперь, как ни странно, даже разгоравшуюся простуду и озноб Крейг относил за счет встречи с писателем. Ледяной ветер из бездны Канн.

Поднявшись к себе, он натянул свитер и налил виски, опять-таки в лечебных целях. И спать еще рано, несмотря на жар. Он вскрыл послание Гейл Маккиннон и в желтоватом свете люстры прочел написанное:

«Дорогой мистер Крейг! Я опять о своем. И полна оптимизма. Сегодня днем, за обедом и в машине, я почувствовала, что в вас просыпается дружелюбие. Вы отнюдь не так неприступны, как хотите казаться. Когда мы проезжали мимо дома, в котором, по вашим словам, вы провели лето, мне почудилось, что вы собирались сказать больше того, чем позволили себе. Вероятно, вами руководила осторожность, нежелание выдать под влиянием момента что-то такое, о чем вы позже пожалеете. Поэтому я и составила список вопросов, которые вы можете не спеша прочитать, а ответить по вашему выбору в угодной вам форме. Можете отредактировать их, как считаете нужным, если опасаетесь, что нечаянная фраза или не вовремя оброненное слово будут использованы продажным корреспондентом или корреспонденткой. Вопросы прилагаются…»