Томас Рид - Избранные произведения. Том III

— Что именно?

— Ты не сказала, что твое сердце принадлежит мне.

В груди девушки явно шла тяжелая борьба! Дочерний долг и угрызения совести боролись с чувством, вызванным льстивыми речами негодяя.

В такой борьбе всегда побеждает любовь.

Этот случай не стал исключением. Негромко прошептав имя юноши, Сансута положила голову ему на плечо.

Он обнял ее за талию.

Признание было сделано. Кости брошены!

Оба вздрогнули, услышав какой-то шорох поблизости, похожий на подавленный вздох. Уоррен, обладавший зрением рыси, обшарил взглядом кусты, но ничего не увидел.

Успокоив девушку сладкими словами, он повел ее дальше.

Как только они отошли, на том месте, где они только что были, показался человек, затем появился и другой.

Тот, что стал виден первым, согнулся от горя, а на его лицо будто легла тень, черная, как ночь.

Это был вождь Вакора.

Гневно и презрительно он швырнул второму несколько монет. Вторым был не кто иной, как негр Хромоногий.

— Убирайся! Вакора может использовать тебя для получения новостей. Но его горе ты не увидишь! Прочь!

Негр подобрал монеты, отвратительно улыбнулся и заковылял прочь.

Вакора еще некоторое время постоял, погруженный в мрачные мысли, затем, повернувшись спиной к старой крепости, побрел в поселок.

В этот и во многие следующие дни племянник старого вождя был подавлен и неразговорчив.

Много часов подряд он словно не замечал окружающего.

Потом, внезапно вздрагивая, быстрыми шагами выходил из жилища, шел через весь поселок и скрывался в соседних лесах. Там, в глубине, он бродил и появлялся снова через много часов, как всегда, мрачный и замкнутый.

Казалось, он не торопится вернуться к своему племени. День за днем под какими-то надуманными предлогами откладывал он отъезд.

Однако он следил за Сансутой с той ревнивой заботой, с какой мать следит за больным ребенком. Каждый ее взгляд, каждое слово и каждый поступок привлекали его пристальное внимание.

Девушка дрожала, когда ловила на себе взгляд молодого вождя. Его строгая внешность пугала ее. Она подозревала, что он знает ее тайну, хотя никогда ни словом, ни поступком он этого не выдал.

Олуски удивляло его поведение. С новой горечью говорил Вакора о бледнолицых и их действиях. Это тревожило старого вождя семинолов. Он не понимал этой неожиданной смены настроения племянника и потому становился сам более молчаливым. Часами сидели они вдвоем, не обмениваясь ни словом.

Так проходило время, и наступила пора очередного переселения племени к заливу Тампа. К удивлению Олуски, Вакора захотел сопровождать его и отправился к заливу вместе со всеми.

Большой сюрприз ожидал вождя семинолов и все племя.

Увидев знакомый холм, индейцы остановились, словно окаменев.

На плоской вершине, видимый на много миль вокруг, стоял каркасный дом, сверкая свежей краской.

Впервые увидев его, Олуски испустил восклицание, полное боли и гнева, одновременно сжав руку Вакоры.

— Смотри, Вакора, смотри туда! Что мы там видим?

Говоря это, он провел рукой перед глазами, заслоняясь от солнца.

Нет, глаза его не обманули! Солнечный свет им не мешал. Напротив, он ярко освещал дом.

Племянник печально посмотрел в лицо старику и сжал его руку. Он не решался заговорить.

— И это поступок друга! Я слепо верил в обманчивые слова предателя. Да падет на него и всех его близких проклятие Великого Духа!

Вакора добавил:

— Да, пусть все они будут прокляты!

Потом, отвлекая дядю от болезненного зрелища, он отвел его в соседнюю дубовую рощу. Племя остановилось вблизи этого места.

Был немедленно созван совет и выработан план действий.

Олуски и Вакоре поручили побывать в поселке белых и потребовать объяснений этого скандального захвата территории.

Пока больше никаких решений индейцы не приняли.

На ночь они остались на том же месте, а два вождя отправились с поручением совета.

Когда они приблизились к холму, их ждал новый сюрприз.

Весь холм окружала прочная изгородь, с основательно построенными блокгаузами на одинаковом расстоянии друг от друга. За изгородью видны были люди. Они ждали индейцев и были настроены враждебно.

— Смотри! — воскликнул Вакора. — Они подготовились к нашему появлению. Грабители намерены сохранить награбленное.

— Да, да! Вижу. Но не будем действовать опрометчиво. Вначале спросим их во имя справедливости. Но если они откажут, мы должны будем доказать, что в наших жилах течет кровь, достойная наших предков! О! Я скорее предпочел бы лежать с ними, вон на том кладбище, чем испытывать это! Я виноват, и на меня должно пасть наказание. Идем!

Они подошли к центральному блокгаузу. Их остановил один из поселенцев, который с ружьем в руке стоял у входа.

— Кто вы? Что вам нужно?

Олуски ответил:

— Белый человек, скажи своему губернатору, что Олуски, вождь семинолов, хочет поговорить с ним.

Часовой резко сказал:

— Губернатора здесь нет. Он в своем доме, и его нельзя тревожить.

Рука Вакоры сжала томагавк. Олуски, предвидя это, удержал руку племянника.

— Терпение, Вакора, терпение! Еще не настало время кровопролития. Ради меня будь терпелив!

Затем, повернувшись к часовому, продолжал, сверкая глазами:

— Глупец! Отправляйся с моим посланием! От этого зависят жизни сотен людей. Скажи своему вождю, что я здесь. И немедленно приведи его сюда!

Полные достоинства слова и поведение старого вождя вызывали уважение. Может, их действие усилила и рука Вакоры, нервно подрагивавшая на рукояти боевого топора.

Подозвав стоявшего поблизости товарища и поставив его на свое место, часовой заторопился к дому.

Индейцы молча ждали его возвращения.

В доме началось какое-то движение, видно было, как несколько хорошо вооруженных людей разошлись в разных направлениях и заняли места за оградой.

Вскоре вернулся тот, который ушел со словами Олуски. Распахнув прочные бревенчатые ворота, он знаком пригласил вождей заходить.

Они вошли. Отведя их к дому, часовой велел им ждать появления «губернатора».

Ждать пришлось недолго. Вскоре из своего нового дома вышел Элайас Роди в сопровождении пяти или шести крепких поселенцев. Все, кроме него самого, были вооружены ружьями.

Индейцы стояли неподвижно, как статуи. Они ни шага не сделали навстречу белым людям. И вот наконец Элайас Роди и Олуски стояли лицом друг к другу.

Внимательный наблюдатель мог бы заметить признаки страха на лице «губернатора». Внешне держался он надменно, но ему трудно было посмотреть в глаза человеку, с которым он поступил так несправедливо.

Тем не менее именно он первым нарушил молчание, такое для него трудное: