Томас Рид - Избранные произведения. Том III

Я сказал, что в Чако не было европейских колонистов; теперь упомяну об одном исключении. В 1836 году в ста милях от устья Пилькомайо стоял домик несомненно европейской постройки. Он был незамысловатой архитектуры, с бамбуковыми стенами и крышей из пальмовых листьев, но отличался от хижин индейцев величиной, большой крытой навесом верандой, конюшнями для скота и сараями для сохранения маиса, маниока и других продуктов тропического сельского хозяйства.

Внутреннее убранство дома тоже указывало на присутствие хозяев европейцев. Вся мебель была из бамбука — местного производства, но красивая, изящная, удобная. На полу были постланы циновки из пальмовых листьев; кое-где протянуты гамаки; на стенах развешаны картины — местные ландшафты; скрипка, гитара и кипа нот дополняли убранство жилища.

Комнаты и веранду заполняли чучела животных, птиц и пресмыкающихся, наколотые на пальмовые прутики насекомые, бабочки, блестящие жуки, наконец образцы разных растений и минералов. Собственником этой богатой коллекции был выходец из Германии, берлинский естествоиспытатель Людвиг Гальбергер.

Странно было видеть жилище прусского ученого затерянным в этой глуши, далеко от всего цивилизованного мира, среди степей, где бродят лишь краснокожие туземцы, ненавидящие «бледнолицых».

Чтобы объяснить, каким образом немецкий натуралист попал в негостеприимный край Гран-Чако, следует сказать несколько слов о его предшествующей жизни в Америке.

Четверть века тому назад, когда в Парагвае властвовал жестокий диктатор доктор Хосе Франсия, в благословенном крае жил известный натуралист, друг и соратник знаменитого Гумбольдта, Эме Бонплан. Как истинный ученый, Бонплан был скромен, и многие из его научных открытий приписывают теперь его другу Гумбольдту, с которым они вместе совершали научные экспедиции. Бонплан мирно спит, давно всеми забытый, на берегах Наравы, среди чудной природы, которую он так любил; а между тем потомство должно было бы чтить его имя не меньше имени славного Гумбольдта. Я остановился здесь, однако, на личности Бонплана не для того, чтобы рассказывать его биографию, а потом, что не будь Бонплана, не очутился бы в Южной Америке и Людвиг Гальбергер, переселившийся сначала на Ла-Плату, а потом и в Парагвай по примеру этого французского философа-натуралиста.

Бонплан жил не в самом Парагвае, а на другом берегу реки, в Аргентинской Республике, и занимался здесь разведением плантаций парагвайского чайного дерева. Мирное племя индейцев гуарани полюбило ученого за его ласковый и кроткий характер и стало помогать ему разводить чайное дерево. Дела пошли прекрасно.

Французский ученый достиг, казалось, вершины счастья, как вдруг с севера надвинулась туча, омрачившая это счастье. Молва о его успешной деятельности дошла до диктатора Парагвая тирана Франсии, который считал культуру чая в числе многих других исключительной монополией Парагвая, иными словами — своей собственностью. Правда, Бонплан жил на не подвластной ему территории Аргентинской Республики, но Франсия привык уважать одно право — силу штыка. В городе Корриентесе, где жил французский ученый, гарнизона не было, и однажды темной ночью четыреста подкупленных диктатором злодеев переплыли Парану, разорили плантацию, перебили немногочисленных слуг Бонплана, а его самого взяли в плен и отвезли в столицу Парагвая.

Ослабленная внутренними междоусобными войнами Аргентина не протестовала. Ее мало интересовала участь иностранца. Попытки освободить Бонплана, предпринятые английским консулом и комиссией, командированной французским правительством, не привели ни к чему. Если бы Бонплан был знатного рода, лорд или какой-нибудь князек, для его освобождения снарядили бы войско; но он был только ученый, натуралист, и его оставили томиться в плену целых девять лет. Правда, заключение не было для него особенно тяжелым. Франсия понял, с кем имеет дело, и, уважая ученого, оставил его на свободе под честное слово. Бонплан быстро сошелся с парагвайцами, которые полюбили его за скромный нрав. Это не могло понравиться Франсии; в конце-концов он снова велел схватить своего пленника и перевезти его на противоположный берег реки, на Аргентинскую территорию. Так Бонплан очутился на свободе, но без всякого имущества, кроме одежды, которая была на нем.

Он снова поселился близ города Корриентеса, начал насаждать чайные плантации и мирно умер на восьмидесятом году жизни, с чистой, незапятнанной репутацией, окруженный счастливой семьей.

Судьба Людвига Гальбергера несколько напоминает судьбу Бонплана. Он приехал в Южную Америку с научной целью. Гальбергер был не только натуралист, но и страстный любитель охоты. Его чрезвычайно привлекали пампасы с их пумами, ягуарами, страусами, табунами диких лошадей.

Как и Бонплан, Гальбергер прожил девять лет в Парагвае, но добровольно. Чем же объяснить это добровольное заточение? Ярого натуралиста пленили черные очи парагвайской девушки, пленили больше, чем яркое оперение самых красивых птиц и разноцветные крылышки самых красивых бабочек.

Белокурый — Guero — так называли парагвайцы чужеземца — приглянулся молодой парагвайке, и она вышла за него замуж. Ей было всего четырнадцать лет, ему — двадцать с небольшим. Четырнадцатилетняя невеста? — удивится читатель. Женщины южных рас и стран развиваются очень рано, и в испанской Америке женщины в тринадцать и четырнадцать лет бывают уже женами и матерями.

Молодые супруги прожили счастливо около десяти лет. Сын, вылитый отец, и дочь, как две капли воды похожая на мать, оживляли дом веселым детским щебетанием. Когда умерла сестра хозяйки, в доме появился сирота — племянник Киприано.

Гальбергер жил в двадцати милях от портового города Асунсьона, в степи, и показывался в столице только тогда, когда нужно было отправить на корабле редкие экземпляры убитых им животных, птиц или коллекции пойманных бабочек и жуков. Многие музеи Германии и других стран украшены коллекциями и чучелами, изготовленными Гальбергером. Вообще же, как истый натуралист, он избегал городского шума.

Гальбергер жил довольно зажиточно. Дом у него был полная чаша, с довольно большим штатом прислуги из местного племени гуанов. Верный слуга ученого, Гаспар, игравший роль мажордома, тоже был выходцем из этого племени.

Жизнь Людвига Гальбергера текла спокойно и счастливо, как вдруг и над ним, как некогда над Бонпланом, грянул гром. Хорошенькая в четырнадцать лет жена Гальбергера к двадцати четырем годам стала пышной красавицей. Она понравилась диктатору Парагвая. Собственность своих подданных доктор Франсия привык считать своей. Он начал частенько навещать Гальбергера. Зная диктатора, Гальбергер понял, что теперь его спасение в одном — бежать из Парагвая. Верная и любящая жена предупредила его о грозящей опасности.