Андре Жид - Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики

– А твой экзамен?

– Как раз он мне и мешает. Я все же не хотел бы провалиться. По-моему, я готов; главное, не быть усталым в тот день. Мне нужно покончить с этим как можно скорее. Правда, небольшой риск есть, но… я справлюсь, увидишь.

Некоторое время они молчат. Свалилась вторая туфля.

– Ты простудишься, – сказал Бернар. – Ляг и накройся.

– Нет, ты должен лечь.

– Ты шутишь! А ну, живо! – И он силою укладывает Оливье в раскрытую постель.

– А ты? Где ты будешь спать?

– Не важно. На полу. В углу. Мне надо привыкать.

– Нет, послушай. Я хочу тебе что-то сказать, но я не смогу, пока не буду чувствовать, что ты совсем рядом. Ложись ко мне. – И после того, как Бернар, мигом раздевшись, лег рядом: – Знаешь, то, о чем я говорил тебе несколько дней назад… Это случилось… Я там был.

Бернар понимает с полуслова. Он прижимает к себе своего друга, который продолжает:

– Так знай, старина, это отвратительно. Ужасно… Потом у меня было желание плевать, меня тошнило, хотелось содрать с себя кожу, убить себя.

– Ты преувеличиваешь!

– Или убить ее.

– Кто она была такая? Ты хоть был благоразумен?

– Да, да, это девчонка, которую хорошо знает Дюрмер, он и познакомил меня с нею. Как отвратительно она разговаривала! Она болтала не умолкая. Какая дура! Не понимаю, как можно не молчать в такие моменты. Мне хотелось заткнуть ей глотку, задушить ее…

– Бедняга! Ты должен был, однако, заранее знать, что Дюрмер способен подсунуть только идиотку… Красивая хоть?

– Неужели ты думаешь, что я ее разглядывал!

– Ты идиот, купидон. Давай спать… По крайней мере, ты ее…

– Черт! Это-то мне больше всего и отвратительно: то, что я мог все же… совсем так, словно я ее желал.

– Послушай, старина, это потрясающе.

– Замолчи, пожалуйста. Если любовь такова, то я сыт ею надолго.

– Какой же ты еще младенец!

– Хотел бы видеть тебя на моем месте!

– О, ты ведь знаешь, я к этому не стремлюсь. Я сказал тебе, жду авантюры. А так, хладнокровно, меня к этому вовсе не тянет. Все равно как если бы я…

– Как если бы что?..

– Как если бы она… Ничего. Давай спать. – И он резко поворачивается спиною, отстраняясь немного от тела друга, чья теплота его волнует. Но через мгновение Оливье спрашивает:

– Как ты думаешь… Баррес будет избран?

– Черт… Это тебе важно?

– Плевать мне! Скажи… Послушай… – Он облокачивается на плечо Бернара, и тот оборачивается. – У моего брата есть любовница.

– У Жоржа?

Малыш притворяется спящим, но все слышит; приподняв голову с подушки, он насторожился; когда те произнесли его имя, совсем затаил дыхание.

– Какой дурак! Я говорю о Винценте. (Он старше Оливье, и он студент медицинского факультета.)

– Он сказал тебе?

– Нет. Я узнал об этом, хотя он и не подозревает. Родители ничего не знают.

– Что они сказали, если б узнали?

– Не знаю. Мама пришла бы в отчаяние. Папа потребовал бы порвать с нею или жениться.

– Черт возьми! Порядочные буржуа не понимают, что можно быть честным по-другому, чем они. Как же ты узнал?

– Вот как: с некоторых пор Винцент уходит ночью, когда родители уже в постели. Спускаясь по лестнице, он старается как можно меньше шуметь, но я узнаю его шаги на улице. На прошлой неделе – в среду, кажется, – ночь была такая душная, что я не мог спать. Я подошел к окну, чтобы легче было дышать. Вдруг услышал, что дверь внизу открылась и снова закрылась. Я высунулся из окна и узнал Винцента, когда он проходил мимо фонаря. Уже перевалило за полночь. Это было в первый раз. Я хочу сказать: в первый раз я заметил его уход. Но с тех пор как я об этом узнал, я наблюдаю – о, невольно! – и почти каждую ночь слышу, как он уходит. У него свой ключ, и родители устроили ему кабинет в комнате, где прежде помещались мы с Жоржем: там он будет принимать своих пациентов. Его комната в стороне, налево от прихожей, тогда как вся остальная квартира направо. Он может уходить и приходить когда угодно, так что никто об этом не знает. Обыкновенно я не слышу, когда он приходит, но позавчера, в понедельник ночью, не знаю, что со мной было. Я обдумывал проект журнала Дюрмера… Не мог заснуть. До меня донеслись голоса на лестнице, я думал, это Винцент.

– Который час был? – спрашивает Бернар, не столько из желания знать, сколько для того, чтобы проявить интерес к рассказу.

– Думаю, три часа утра. Я встал и приложил ухо к двери. Винцент разговаривал с женщиной. Или, вернее, говорила она одна.

– Как же ты узнал, что это Винцент? Все жильцы проходят мимо твоей двери.

– Иногда даже они сильно мешают: чем более поздний час, тем с большим шумом поднимаются они по лестнице. Плевать им на людей, которые спят!.. Нет, это мог быть только он; я слышал, как женщина повторяла его имя. Она говорила ему… ах, мне противно передавать ее слова…

– Что говорила?

– Она говорила: «Винцент, возлюбленный мой, любовь моя, ах, не покидайте меня!»

– Она обращалась к нему на «вы»?

– Да. Не правда ли, любопытно?

– Рассказывай дальше.

– «Теперь вы не имеете права бросить меня. Что я буду делать? Куда пойду? Скажите мне что-нибудь. Ах, не молчите же!» И она снова называла его по имени и повторяла: «Возлюбленный мой, возлюбленный мой», – голосом все более и более печальным, все более и более слабеющим. Потом я услышал шум (они, должно быть, стояли на ступеньках лестницы) точно от падающего тела. Я думаю, она бросилась на колени.

– А он по-прежнему ничего не отвечал?

– Он, должно быть, взошел на последние ступеньки; я услышал, как хлопнула дверь его комнаты. Она оставалась еще долго, совсем рядом, почти у самой моей двери. Я слышал ее рыдания.

– Ты должен был открыть.

– Я не посмел. Винцент пришел бы в ярость, если бы узнал, что я в курсе его любовных дел. Кроме того, я боялся, как бы не смутить ее тем, что застал ее в слезах. Я не нашелся бы, что сказать ей.

Бернар повернулся к Оливье:

– На твоем месте я открыл бы…

– О, ты молодец! Ты всегда себе все позволяешь. Делаешь все, что взбредет в голову.

– Это упрек?

– Нет, завидую.

– Кто, по-твоему, эта женщина?

– Откуда мне знать? Покойной ночи.

– Скажи… ты уверен, что Жорж не слышал нас? – шепчет Бернар на ухо Оливье. Несколько мгновений они прислушиваются.

– Нет, спит, – отвечает Оливье вслух, – потом он все равно бы не понял. Знаешь, что он спросил третьего дня у папы?.. Почему…

На этот раз Жорж не выдерживает: он привстает на постели и кричит брату:

– Дурак! Ты, значит, не понял, что я спрашивал нарочно?.. Да, черт возьми, я слышал все, что вы тут болтали, но вам нечего волноваться. Про Винцента я знал уже давно. Но, пожалуйста, крошки, говорите теперь тише, я хочу спать. Или замолчите.

Оливье поворачивается лицом к стене. Бернару не спится, и он разглядывает комнату. От лунного света она кажется просторнее. Она мало знакома ему. Оливье никогда не бывает здесь днем; во время немногих приходов Бернара он принимал его в верхней комнате. Лунный свет касается теперь изголовья кровати, в которой Жорж наконец заснул; он слышал почти весь рассказ брата; ему будет сниться много снов. Над кроватью Жоржа виднеется маленькая этажерка с двумя полками, где расставлены его учебники. На столике около кровати Оливье Бернар замечает книгу большого формата; он протягивает руку, берет ее, чтобы посмотреть заглавие – «Токвиль», но, когда он хочет положить книгу обратно, она падает, и шум будит Оливье.