Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Он снова посмотрел на нее, задумчиво кивнул и презрительно обронил:

– Заговорщики, называется!

Она вздрогнула, как от удара хлыста, но ничего не сказала.

– Однако за приятным разговором мы забыли о вашем госте в шкафу, – продолжал комиссар. – Идемте! Если мы его не выпустим, он задохнется.

Энно Клуге впрямь был близок к удушью, когда Эшерих выволок его из шкафа. Комиссар уложил его на кушетку и несколько минут делал искусственное дыхание, чтобы он очухался.

– А теперь, – сказал он себе и взглянул на женщину, которая молча стояла в комнате, – теперь, госпожа Шёнляйн, оставьте-ка нас с господином Клуге одних, минут на пятнадцать. Лучше всего посидите на кухне, оттуда подслушивать неудобно.

– Я никогда не подслушиваю!

– Разумеется, как не курите сигарет и радуете музыкой с пластинок только племянниц и племянников! Итак, будьте добры, посидите на кухне. Я вас позову, если потребуется!

Комиссар еще раз кивнул ей, а затем, убедившись, что она действительно ушла на кухню, повернулся к Энно Клуге, который теперь сидел на диване и испуганно пялился на него бесцветными глазами. Слезинки уже катились у Энно по щекам.

– Ну-ну, успокойтесь, господин Клуге, – сказал Эшерих. – Вы так рады новой встрече со старым комиссаром? Соскучились? По правде говоря, я тоже соскучился и счастлив, что наконец-то вас нашел. Теперь уж нас так просто не разлучить, господин Клуге!

Слезы уже текли ручьем.

– Ах, господин комиссар, – всхлипнул Энно, – вы же клятвенно обещали отпустить меня на свободу!

– А разве я вас не отпустил? – с удивлением спросил комиссар. – Но ведь это не исключает новых арестов, как только я соскучусь. Может, подпишем новый протокольчик, господин Клуге? Как старый друг вы не откажете мне в такой услуге, а?

Энно затрепетал под взглядом беспощадно устремленных на него насмешливых глаз. Он знал, эти глаза все из него вытянут, он мигом все выложит, а тогда ему каюк, на веки вечные, так или иначе…

Уже совсем стемнело, когда комиссар Эшерих вместе с Энно Клуге покинул садовый флигель на Ансбахерштрассе. Нет, при всех легочных проблемах Анны Шёнляйн комиссар не решился отнести ее дело к разряду незначительных. Ведь старая дева, похоже, дает приют всем преступникам без разбору, даже не зная их истории. Например, у Энно Клуге она и имени не спросила, спрятала его потому только, что ее попросила давняя подруга.

Да и к госпоже Хеберле тоже присмотреться не мешает. Беда с этим народом! Сейчас, когда идет великая война за счастливое будущее, даже сейчас он фордыбачится. Куда ни сунешься, всюду нечисто. Комиссар Эшерих твердо верил, что почти в каждом немецком доме найдется целая куча неприглядных секретов и вранья. Почти поголовно у всех совесть нечиста – за исключением членов партии, разумеется. Кстати, он бы очень поостерегся проводить у членов партии такой вот осмотр, как у этой Шёнляйн.

Так или иначе, консьержа он оставил на посту в квартире. Малый вроде вполне надежный, член партии опять же; надо проследить, чтобы он получил какую-нибудь хорошо оплачиваемую должностишку. Таких людей это взбадривает, обостряет их зрение и слух. Кнут и пряник – лучший способ управлять.

Под руку с Энно Клуге комиссар направляется к афишной тумбе, за которой прячется Баркхаузен. Баркхаузену не больно-то хочется видеть бывшего кореша, и, чтобы избежать встречи, он идет вокруг тумбы. Но комиссар, повернувшись, засекает его, и Эмиль с Энно стоят друг против друга.

– Добрый вечер, Энно! – Баркхаузен протягивает руку.

Но Клуге ее не берет. Сейчас даже в этом жалком существе вскипает возмущение. Он ненавидит Баркхаузена, который уговорил его совершить взлом, в итоге закончившийся одними только побоями, а нынче утром вымогал тысячи и все-таки предал его.

– Господин комиссар, – с жаром начинает Клуге, – Баркхаузен вам не говорил, что нынче утром шантажом выманил у моей подруги, у госпожи Хеберле, две с половиной тысячи марок? За это он хотел меня отпустить, а сам…

Комиссар подошел к Баркхаузену лишь затем, чтобы отдать ему деньги и отослать домой. Теперь же он оставляет конверт с деньгами в кармане и, забавляясь, слушает, как Баркхаузен нагло отвечает:

– А разве я тебя не отпустил, Энно? Если ты, недоумок, снова даешь себя поймать, я не виноват. Я свое слово сдержал.

– Так-так, – говорит комиссар, – об этом мы еще побеседуем, Баркхаузен. Сейчас идите домой.

– Но как же мои денежки, господин комиссар? Вы твердо обещали мне пять сотен, если я предъявлю вам Энно. Вот же он, рядом с вами, так что прошу!

– За одно дело дважды не платят, Баркхаузен! – обрывает комиссар. – Вы ведь уже получили две с половиной тысячи!

– Но у меня пока что нет этих денег! – протестует, почти кричит вновь обманутый Баркхаузен. – Она отправила их в Мюнхен, до востребования, чтобы я им тут не мешал!

– Умная женщина! – одобрительно говорит комиссар. – Или это ваша идея, господин Клуге?

– Опять он врет! – обиженно восклицает Клуге. – В Мюнхен отправлено только две тыщи. Пять сотен, даже с лишним, он получил наличными. Поглядите у него в карманах, господин комиссар!

– Да ведь стырили их! Шайка подростков налетела на меня и все денежки свистнула! Обыскивайте, господин комиссар, хоть с ног до головы, у меня только несколько марок, случайно завалялись в жилетном кармане!

– Вам, Баркхаузен, деньги доверять нельзя, – говорит комиссар, качая головой. – Не умеете вы обращаться с деньгами. Взрослый мужик – и позволил подросткам себя обокрасть!

Баркхаузен опять принимается клянчить, требовать, уговаривать, однако комиссар – они уже у станции Виктория-Луиза-плац – командует:

– Домой, Баркхаузен, живо!

– Господин комиссар, вы же твердо обещали…

– Если вы сию минуту не исчезнете в метро, я сдам вас вон тому полицейскому! Мигом загремите в участок по обвинению в вымогательстве!

С такими словами комиссар направляется к полицейскому, и Баркхаузен, разъяренный Баркхаузен, этот незадачливый преступник, у которого перед самой победой всегда отнимают добычу, мгновенно ныряет в метро. (Ну, погоди, Куно-Дитер, дома я до тебя доберусь!)

Комиссар действительно разговаривает с полицейским, предъявляет удостоверение и велит ему задержать Анну Шёнляйн, пусть пока посидит в участке, а причина задержания…

– Ну, скажем, слушание вражеских радиостанций. И никаких допросов, прошу вас. Завтра пришлю за ней кого-нибудь. Доброго вечера, господин полицейский!

– Хайль Гитлер, господин комиссар!

– Н-да, что будем делать? – говорит комиссар, продолжая путь по Мотцштрассе в сторону Ноллендорфплац. – Я проголодался, обычно ужинаю в это время. Знаете что, приглашаю вас на ужин. Вы ведь вряд ли очень торопитесь к нам в гестапо. Боюсь, тамошняя еда оставляет желать лучшего, и народ ужас какой забывчивый, иной раз арестантов по два-три дня вообще не кормят. Даже воды не дают. Плохо организовано. Ну, так как, господин Клуге?