Бенджамин Дизраэли - Сибилла

Несмотря на уверенность леди Сент-Джулианс и непреложность ее сведений, самочувствие короля не улучшалось; но тем не менее это была сенная лихорадка, всего лишь сенная лихорадка. Было дозволено, не привлекая общего внимания, занести в Придворный циркуляр {158} извещение о том, что «в последние несколько дней Его Величество испытывает легкое недомогание», однако вскоре последовало прямое уведомление: необходимо как можно скорее претворить в жизнь давно вынашиваемый и нежно лелеемый замысел Его Величества и устроить государственный банкет в честь кавалеров Четырех Орденов {159} . Леди Сент-Джулианс получила это важное сообщение из первых уст, и оно лишь упрочило ее изначальные намерения: она решила продолжить свою кадриль. Эгремонт, лицо в некотором роде заинтересованное, был в равной степени поражен этим известием и несокрушимой уверенностью леди Сент-Джулианс. Он обратился за советом к матери. Леди Марни покачала головой.

— Бедняжка! — сказала леди Марни. — Она всегда ошибается. Как мне известно, — продолжила ее светлость, приложив палец к губам, — граф Эстерхази очень настаивал, чтобы его после томительных ожиданий всё же представили к Большому Кресту {160} , дабы он смог отобедать на этом банкете; и его уведомили, что это невозможно, здоровье короля не позволяет. А уж если невозможно обыкновенное награждение, то государственный банкет в честь кавалеров Четырех Орденов куда как вероятен! Нет, — вздохнула леди Марни, — это большой удар для нас всех, но бесполезно закрывать глаза на очевидное. Наш несчастный король больше уже нигде не появится.

Примерно через неделю после этого разговора вышел первый бюллетень; и хотя великое множество простаков с большим интересом изучало ежедневные сообщения (притом их надежды, планы и домыслы менялись с каждой фразой), для посвященных не существовало отныне никакой неопределенности. Было ясно как день: всё кончено; и леди Сент-Джулианс, отказавшись от кадрили, стала подыскивать места в парламенте для своих сыновей.

— Какое же счастье, что у меня такая умная мама! — воскликнул Эгремонт, изучая данные, которые он получил от своего избирательного агента.

Леди Марни, в должный час извещенная о грядущем бедствии, воспользовалась всеми преимуществами ранней осведомленности. Она с упоением наблюдала, как леди Сент-Джулианс в смятении колесит по всему городу, посещает клубы, секретничает с канцелярскими бюрократами, составляет хитроумные комбинации, которые заранее обречены на провал, — и всё это для того, чтобы кто-нибудь из ее сыновей вошел в коалицию с каким-нибудь богатеньким выскочкой, — иными словами, чтобы не оплачивать никаких расходов на избрание {161} и тем не менее победить. И всё это время леди Марни, безмятежная и сияющая, не отказывала себе в удовольствии ежедневно уверять леди Сент-Джулианс, что она испытала огромное облегчение, когда ее Чарльз утвердился на насиженном месте. Это и в самом деле произошло за последние несколько недель.

— Но вы же понимаете, — елейным голосом заключала леди Марни, лукаво поглядывая на собеседницу, — я никогда особо не верила в эту сенную лихорадку.

Тем временем надвигающееся событие в корне изменило политическую обстановку. Король умирал перед самой регистрацией — и это был тяжелейший удар по псевдоторизму с тех самых пор, как в 1831 году Его Величество, истребовав наемный экипаж, отправился в парламент и распустил его {162} . Согласно расчетам тэдпоулов и тэйперов, роспуск, предпринятый сэром Робертом {163} после регистрации 1837 года, должен был обеспечить ему однозначное большинство, не слишком разительное, но вполне достаточное и к тому же легко управляемое: какие-нибудь двадцать пять — тридцать человек; но посулите им пару-тройку возможных титулов пэра и полдюжины несомненных баронетств, права для их избирателей и придворные балы для их жен — и они спасут государство. О Англия, славное и древнее королевство, воистину необычайны судьбы твоих правителей! Мудрость саксонцев, норманнская доблесть, управленческий гений Тюдоров {164} , народное сочувствие Стюартам, дух последних гвельфов {165} , которые сражаются против своего подневольного государя, — вот они, те высокие качества, что на протяжении тысячи лет обеспечивали твое национальное развитие. И вот настал час, когда все твои достопамятные династии почили в корыстном правлении каких-то трех десятков безвестных и безымянных биржевых воротил! Тридцать властителей Афин {166} были, по крайней мере, тиранами. То были именитые люди. А вот загадочное большинство, которому, согласно действующей ныне конституции, уготовано править Англией, держится в таком же секрете, как и состав какого-нибудь венецианского тайного собрания {167} . И тем не менее, всё зависит именно от этих сомнительных голосов. Разве можно провести или предотвратить какое-то серьезное мероприятие, способное изменить судьбы еще не родившихся миллионов или нравы будущих поколений (взять хотя бы систему национального образования), если министр обязан либо делить ворованное добро с безграмотной кликой, пеной, что плавает на поверхности партии, — либо питать ее обещанием почестей, которые тогда лишь почетны, когда присуждение их порождает и множит добрую славу; когда они становятся наградой за общественные добродетели и служение обществу, знаком отличия за таланты и заслуги. Немыслимо, чтобы этому «режиму тридцати» удалось долго продержаться в наш век пытливых умов и мятежного духа. Подобный режим может оказаться пригоден для нивелирования интересов и — время от времени — контроля над одной из враждующих олигархических группировок; и все-таки есть два непреложных условия для того, чтобы он прижился: повиновение самодержцу и попирание народных масс; стало быть, он не может быть созвучен эпохе, чей дух в скором времени признает, что Власть и Народ одинаково священны.

— Он не протянет и десяти дней, — заявил некий виг, секретарь Казначейства {168} , смерив торжествующим взглядом мистера Тэйпера, когда они встретились на Пэлл-Мэлл, — теперь вы не у дел до скончания века.

— Да и вы тоже апломб поубавьте, — в отчаянии парировал испуганный Тэйпер. — Если мы и уходим, это вовсе не значит, что придете вы.

— Как вас понимать?

— Есть еще на свете такой человек, как лорд Дарем {169} , — торжественно произнес мистер Тэйпер.

— Пф! — фыркнул секретарь.

— Можете фыркать сколько угодно, — продолжал мистер Тэйпер, — но если мы получим радикальное правительство, во что я верю и на что уповаю, они уже точно не смогут дать жару, как это произошло в тридцать первом; а уж тогда благодаря Церкви, хлебному закону и вдовствующей королеве {170} мы распустим парламент и проведем новые выборы, и лозунг у нас будет ничуть не хуже, чем у отдельных личностей.