Бенджамин Дизраэли - Сибилла

— Общность цели объединяет людей, — продолжал молодой незнакомец, — без этого они могут входить в контакт, но всё равно на деле будут оставаться разобщенными.

— И что же, таково их положение в городах?

— Таково их положение везде — но в городах оно особенно трудное. Скученность населения ожесточает борьбу за жизнь и провоцирует взаимное отвращение элементов, принужденных вступить в слишком тесный контакт. В больших городах людей сводит друг с другом исключительно жажда выгоды. И даже в погоне за состоянием они оказываются не заодно, а непременно порознь; а уж во всём прочем им и вовсе дела нет до своих ближних. Христианство учит: «Возлюби ближнего своего, как самого себя»; {224} современное общество не признаёт никаких ближних.

— Воистину, мы живем в странные времена! — произнес Эгремонт: пораженный наблюдениями собеседника, он попытался скрыть свою душевную оторопь за этим банальным возгласом, который нередко свидетельствует о том, что разум возбужден сильнее, чем желает признать или способен выразить в эту минуту.

— Когда младенец делает первые шаги, он тоже считает, что живет в странные времена, — заметил его собеседник.

— Что вы имеете в виду? — спросил Эгремонт.

— Общество, которое всё еще пребывает во младенчестве, теперь начинает прощупывать свой путь.

— Настало новое правление, — сказал Эгремонт, — возможно, даже новая эра.

— Думаю, так и есть, — кивнул молодой незнакомец.

— Надеюсь, что так и есть, — отозвался тот, что постарше.

— Пожалуй, я соглашусь: общество пребывает во младенчестве, — слегка улыбнулся Эгремонт, — но, что бы вы ни говорили, наша королева правит величайшей нацией всех времен.

— Какой именно? — спросил незнакомец помоложе. — Наций-то две.

Он помедлил; Эгремонт молчал, но выглядел заинтригованным.

— Да, — вновь заговорил молодой незнакомец после короткой заминки. — Две нации; между ними нет никакой связи, никакого взаимопонимания. Они и знать не знают про обычаи, мысли, чувства друг друга, словно обитают на разных полюсах или живут на разных планетах; они по-разному воспитаны, вскормлены разной пищей, следуют разной морали, да и подчиняются не одним и тем же законам.

— Вы говорите о… — неуверенно начал Эгремонт.

— Богатых и Бедных.

В проеме арки появилась женская фигура.

В это мгновение внезапный поток розоватого света, окрасивший серые развалины, возвестил о том, что солнце только что зашло — и вот сквозь арку, безучастно взиравшую на Эгремонта и его собеседников, одиноко засияла с великолепного неба сумеречная звезда. Этот час, это место, этот величественный покой и эта умиротворяющая красота прервали спор и даже заставили всех замолчать. Последние слова незнакомца еще звучали в ушах Эгремонта; отрешенный дух юноши одолевало великое множество мыслей, множество чувств; и вот тогда от придела Богородицы донесся вечерний гимн во славу Пресвятой Девы. Голос одинокий — но необычайно красивый и мелодичный, нежный и торжественный — и в то же время переливчатый и волнующий.

Эгремонт очнулся от своей задумчивости. Он хотел было заговорить, но заметил, что старший из незнакомцев, оставив то место, где присел отдохнуть, встал на колени, опустив очи долу и скрестив руки на груди. Его спутник остался стоять в прежней позе.

Божественная мелодия смолкла; незнакомец постарше поднялся; и просьба хоть как-нибудь объяснить эту сладостную и святую тайну застыла на губах Эгремонта, когда в проеме безучастной, освещенной звездою арки, с которой он не сводил взгляда, появилась женская фигура. Судя по облачению, то было дитя Церкви, но едва ли монахиня: покров — если, конечно, это был покров — был откинут на плечи, открывая взору густые пряди прекрасных длинных волос. Вызванный глубоким потрясением румянец всё еще пылал на лице девушки, необычайно молодом, но отмеченном едва ли не божественным величием, а темные глаза и длинные темные ресницы оттеняли сверкающую кожу и роскошные блестящие локоны — всё вместе складывалось в красоту, столь редко встречающуюся и до того необыкновенную, что можно понять Эгремонта, который на мгновение поверил, будто он видит лучезарного серафима {225} , спустившегося с небес на землю, или же светлый дух какой-нибудь праведницы, нашедший приют на руинах оскверненного храма.

— Насколько я понимаю, — вечером того же дня сказал лорд Марни своему брату (они сидели в гостиной и беседовали с глазу на глаз), — насколько я понимаю, ты, по сути, не заплатил ни гроша из своего кармана, и мама предоставит тебе тысячу фунтов. На эти деньги, конечно, особо не разгуляешься.

— Этого едва хватит, чтобы расплатиться за банкет, — подтвердил Эгремонт, — обретение семейством былого влияния отмечалось с невероятным размахом!

— Влияние семьи следует поддерживать, — заметил лорд Марни, — и мама предоставит тебе тысячу фунтов; как я сказал, это не так уж и много, но мне нравится ее настрой. Подобные состязания — штука затратная, однако я всецело одобряю твой выбор, тем более что ты победил. Великое дело — выиграть первую же схватку в наши десятифунтовые времена; {226} это еще раз доказывает силу предварительного расчета, который я столь высоко ценю. Всё в этом мире можно предугадать; удача — это миф, можешь не сомневаться; а уж если ты и впредь будешь так же тщательно всё рассчитывать, то непременно преуспеешь в жизни. Теперь вопрос в том, что делать с твоими затратами на избрание, так?

— Именно.

— Ты хочешь знать, что я сделаю для тебя или, вернее, что я могу для тебя сделать, — вот в чем суть. Разумеется, я намерен сделать для тебя всё что угодно; впрочем, подсчитав, что и как, я рискую обнаружить, что возможности мои не отвечают намерениям.

— Я уверен, Джордж, ты сделаешь всё, что от тебя требуется, — и даже больше.

— Меня необычайно радует мамина тысяча фунтов, Чарльз.

— Я просто восхищен ее поступком! Впрочем, она всегда так великодушна!

— Ее вдовья доля выплачивалась в высшей степени регулярно, — продолжал лорд Марни. — Всегда будь аккуратен в своих платежах, Чарльз. Это принесет безграничную выгоду. Вот смотри, не выплачивай я матери ее вдовью долю с таким постоянством, — и она, скорее всего, не смогла бы предоставить тебе эту тысячу, стало быть, этой тысячей фунтов ты, в известной степени, обязан мне.

Эгремонт слегка выпрямился в кресле, однако промолчал.

— Я обязан выплачивать матери ее вдовью долю независимо от того, сгорели стога или нет, — произнес лорд Марни. — Довольно тяжкое бремя, не находишь?