Генри Миллер - Плексус

Девица в углу, с которой он не спускал глаз, подала ему знак.

– Извини, Генри, – сказал он, – наконец-то, – и помчался на зов.

События приняли драматический оборот, когда начал регулярно заходить Артур Реймонд. Он обычно появлялся в сопровождении своего закадычного дружка Спада Джейсона и его пассии Аламеды. Артур Реймонд ничего так не любил, как споры и диспуты, и, если была возможность, завершал их, свалив оппонента борцовским приемом на пол. Для него не было большего удовольствия, чем вывернуть или вывихнуть кому-нибудь руку. Его идолом был Джим Дрисколл, который позже перешел в профессионалы. Джим Дрисколл когда-то учился на органиста, может, поэтому Артур так обожал его.

Как я уже сказал, Артур Реймонд всегда кого-нибудь задирал. Если не удавалось вовлечь других в спор или дискуссию, он возвращался к своему дружку Спаду Джейсону. Этот последний был настоящим богемным типом. Превосходный художник, Спад гробил свой талант. Он всегда готов был бросить работу, едва к тому представлялся малейший повод. Жилище его было тот еще свинарник, где он валялся в грязи с этой язвочкой Аламедой. К нему можно было постучаться в любое время дня и ночи. Он прекрасно готовил, всегда был в отличном настроении и мог откликнуться на любое, даже самое фантастическое предложение. К тому же всегда имел при себе немного наличных и с готовностью давал в долг.

Мону ничуть не интересовал Спад Джейсон. «Испанскую сучку» же, как она именовала Аламеду, Мона просто ненавидела. Однако они, когда появлялись, всегда приводили с собой троих или четверых человек. Некоторые посетители обычно уходили, завидев эту банду, – Тони Маурер, например, Мануэль Зигфрид и Седрик Росс. Каччикаччи и Тревельян, напротив, встречали их с распростертыми объятиями, поскольку могли рассчитывать выпить и закусить на дармовщинку. Кроме того, они обожали спорить да дискутировать. Это доставляло им огромное удовольствие.

Представляясь флорентийцем, хотя последний раз он видел Италию, когда ему было два года, Каччикаччи мог рассказать замечательные анекдоты о великих гражданах Флоренции – разумеется, от начала до конца выдуманные. Иногда он повторялся, но рассказывал по-иному, не так, как в первый раз, и с новыми подробностями, если к тому его побуждал интерес слушателей.

Одной из таких его выдумок была история о роботе двенадцатого века, созданном средневековым ученым, чье имя он никак не мог вспомнить. Поначалу Каччикаччи удовлетворялся тем, что описывал это механическое чудище (которое, по его словам, было гермафродитом) как не знающего усталости слугу, способного выполнять всякие домашние обязанности, в том числе и довольно забавные. Но по мере того, как он расцвечивал свою историю подробностями, робот – которого он всегда называл Пикодирибиби – постепенно приобретал способности и пристрастия, по меньшей мере, изумительные. К примеру, научив своего механического слугу подражать человеческой речи, хозяин Пикодирибиби потом преподал ему основы некоторых искусств и наук, а также – с практической целью – научил, как строить умозаключения, пользоваться системой мер и весов, теоремами и логарифмами, производить определенные астрономические вычисления, определять положение созвездий в любое время года на семь лет вперед. Еще он научил его пользоваться пилой, молотком и долотом, компасом, мечом и пикой, равно как некоторыми простейшими музыкальными инструментами. В результате Пикодирибиби превратился не только в своего рода femme de menage [97], стража, секретаря и компендиум полезной информации, но добрую фею, убаюкивавшую хозяина причудливыми мелодиями в дорийском ладе. Однако, словно попутай в клетке, чудище полюбило болтать и не знало в этом никакого удержу. Временами хозяин с трудом мог заставить его угомониться. Роботу, которого научили декламировать пространные стихи на латинском, греческом, древнееврейском и других языках, иногда взбредало в голову читать весь свой репертуар без передышки и, конечно, не принимая во внимание потребность хозяина в душевном покое. А поскольку понятия усталости для него не существовало, он время от времени принимался долдонить в своей механически правильной, бездушной манере все подряд: таблицы метрических измерений и логарифмические таблицы, астрономические данные и так далее и тому подобное, пока его господин, вне себя от ярости, не убегал из дому. Через некоторое время обнаружились и другие странности в его поведении. Мастерски владея искусством самозащиты, Пикодирибиби атаковал гостей хозяина по малейшему поводу, сшибал их с ног, как кегли, и безжалостно колотил. Появилась у него другая, почти столь же несносная привычка – встревать в дискуссию, неожиданно ставя в тупик ученых, расположившихся у ног его господина, головоломными вопросами в форме загадок, на которые, естественно, не было ответа.

Мало-помалу господин стал ревновать свое собственное создание. Что злило его больше всего, так это неутомимость робота. Его способность бодрствовать двадцать четыре часа в сутки, его способность никогда не делать ошибок и, пусть бессмысленная, легкость и быстрота, с какой он переходил от одного вида деятельности к другому, – эти качества или таланты скоро превратили «идиота», как он стал называть свое изобретение, в угрозу для него, в насмешку над ним. Не осталось почти ничего, что «идиот» не мог бы сделать лучше, чем его господин. Разве что только некоторые способности, которыми он ни в каком случае не мог обладать, но этими животными качествами сам его господин не особенно гордился. Было очевидно, что существовал только один выход, если он желал вновь обрести душевный покой, – уничтожить свое любимое творение! Этого, однако, ему не хотелось делать. Он потратил двадцать лет на то, чтобы создать свое чудище и всему научить его. На всем белом свете не было ничего, что могло бы сравниться с проклятым идиотом. Кроме того, ученый уже не помнил все детали того долгого, сложного и таинственного процесса, который привел его к успеху. Во всем Пикодирибиби соперничал с человеком, чьим подобием он был. Конечно, он никогда не смог бы оставить потомства, но, как одно из уродливых и забавных порождений человека, несомненно, сам остался бы в людях тревожащим душу навязчивым воспоминанием.

Великий ученый был в состоянии, близком к помешательству. Не в силах уничтожить свое творение, он ломал голову, как и куда его упрятать. Какое-то время он думал захоронить его в саду в железном гробу. У него даже возникла забавная идея запереть его в монастыре. Но его парализовал страх – страх потерять или повредить монстра. Становилось все ясней, что, раз уж он породил Пикодирибиби, с ним ему предстоит и жить до конца дней своих. Он ловил себя на том, что обдумывает, каким образом сделать так, чтобы их погребли вместе, когда настанет час. Странные мысли! Идея взять с собой в могилу существо неживое и в то же время во многих отношениях живее его, ужасала ученого. Он был убежден, что даже на том свете чудо, которое он сотворил, будет мучить его, возможно, отнимет его право на спасение. Он начал понимать, что, выступив в роли Создателя, лишил себя блаженства, какое смерть дарует ничтожнейшему из верующих. Он уже видел себя тенью, мечущейся между двумя мирами, преследуемой собственным созданием. Всегда набожный, он теперь долго и горячо молился об избавлении. Стоя на коленях, он умолял Господа смиловаться, снять с него бремя ужасной ответственности, которое он по недомыслию взвалил на себя. Но Всевышний не внимал его мольбам.