Генри Миллер - Плексус

– Только не мне! Никогда не забуду этих глаз. Они будут преследовать меня до самой смерти. – Он содрогнулся.

– Керли, ты действительно считаешь, – спросила Мона, – что у преступника глаза не такие, как у других людей?

– Почему нет? – ответил Керли. – Все у них не такое. И глаза тоже. Не кажется ли тебе, что, когда человек меняется, меняются и его глаза? Это уже глаза иного человека. Я хочу сказать, что они уже не те. В них как будто есть нечто такое – или, наоборот, что-то отсутствует, не знаю что. Какие-то они нечеловеческие, вот все, что я могу сказать. Он еще не успел сказать мне, кто он, а я уже это почувствовал. Это все равно как ощутить сигнал из другого мира. Его голос не был похож на человеческий, я такого еще не слышал. А когда он пожал мне руку, было такое ощущение, будто я прикоснулся к голому проводу. Я хочу сказать, меня словно током ударило. Я бы тут же убежал, но этот его взгляд – я не мог сдвинуться с места, не мог пальцем пошевелить… Теперь я начинаю понимать, что имеют в виду, когда говорят о Сатане. От него шел какой-то странный запах, упоминал я об этом? Не серы, нет, скорее какой-то концентрированной кислоты. Может, он работал с химикатами. Но не думаю. Что-то такое было у него в крови…

– Думаешь, ты узнаешь его, если снова встретишь?

К моему удивлению, Керли замолчал. Вид у него был озадаченный.

– По правде сказать, – ответил он очень неуверенно, – вряд ли. Он был настолько яркой личностью, что не удержался у меня в памяти. Наверно, это кажется неправдоподобным? Тогда объясню по-другому. – (Я был воистину изумлен. Керли определенно делал успехи.) – Предположим, сегодня вечером, в этой самой комнате перед вами предстал святой Франциск. Предположим, он разговаривал с вами. Вспомните ли вы завтра или через день, как он выглядел? Не потрясет ли вас его появление настолько, что его черты совершенно изгладятся из памяти? Может, вы никогда не думали о таком вот возможном случае. Я думал, потому что знал человека, которому были видения. Я в то время был совсем маленьким, но помню взгляд этой женщины, когда она рассказывала о том, что пережила. Я знаю, что она видела не только телесный облик того, кто ей явился, а нечто большее. Когда кто-то является тебе с вышних, в нем есть что-то от неба – и это ослепляет. Во всяком случае, так мне кажется… Когда я увидел Мясника, со мной случилось то же самое, только я знал, что он явился не с вышних. Откуда бы он ни явился, он нес на себе печать того места. Это можно было ощутить, и это внушало ужас. – Он снова помолчал, лицо его посветлело. – Послушай, ведь это ты убедил меня почитать Достоевского. Тогда ты знаешь, что значит быть втянутым в мир абсолютного зла. Некоторые из его персонажей говорят и действуют так, словно обитают в мире, абсолютно для нас неведомом. Я бы не стал называть его адом. Это что-то похуже. Нечто более сложное, более неопределенное, нежели ад. Нечто нематериальное, что невозможно описать. Это можно почувствовать по их реакции. У них непредсказуемый взгляд на все. Пока он не написал о них, мы и не знали о людях, которые мыслят так, как его герои. И это напоминает мне – в связи с этим преступником, – что между идиотами и святыми не такое уж большое различие, я прав? Как вы их отличите? Хотел ли Достоевский сказать, что все мы из одного теста? Что в нас от дьявола, а что от Бога? Может, ты знаешь… Я – нет.

– Керли, ты меня правда удивляешь, – сказал я. – Я это серьезно.

– Ты думаешь, я сильно переменился?

– Переменился? Нет, не так уж сильно, но определенно повзрослел.

– Какого черта, человек же не остается всю жизнь ребенком!

– Это так… Скажи честно, Керли, если бы можно было не опасаться, что тебя поймают, соблазнила бы тебя жизнь преступника?

– Возможно, – ответил он, чуть опустив голову.

– Ты любишь риск, опасность, так?

Он кивнул.

– И ты не стал бы особенно колебаться, окажись кто у тебя на пути?

– Думаю, не стал бы. – Он криво усмехнулся.

– И ты по-прежнему ненавидишь своего отчима? – Не дождавшись ответа, я добавил: – Настолько, что убил бы его, если бы можно было остаться безнаказанным?

– Да! – воскликнул Керли. – Убил бы как собаку!

– За что? Ты хоть знаешь это? Подумай, прежде чем ответить.

– Нечего мне думать, – буркнул он. – Я знаю. Убил бы за то, что он обманул мать. Все очень просто.

– Не кажется ли тебе, что это звучит несколько нелепо?

– А мне наплевать. Это так. Я не могу этого забыть, мало того, никогда не прощу его. Это преступление, если хочешь знать.

– Может быть, ты и прав, Керли, но закон не считает его преступником.

– Кому какое дело до закона? И потом, есть другие законы – поважней твоих. Мы живем не по писаным законам.

– Тут ты прав!

– Я бы оказал обществу услугу, – с жаром продолжал он. – С его смертью только воздух стал бы чище. От него никому никакой пользы. И никогда не было. Меня бы следовало наградить за то, что я покончил бы с ним и такими, как он. Будь наше общество умней, так бы и произошло. В романах люди, совершающие подобные преступления, изображаются героями. Книги – такая же часть жизни, как все остальное. Писатели могут так думать, а я или кто другой – нет? Мои обиды реальны, не выдуманы…

– Ты в этом уверен, Керли? – подала голос Мона.

– Совершенно уверен, – ответил он.

– Но если бы ты был главным действующим лицом романа, – возразила она, – важно было бы то, что случилось с тобой, а не с твоим отчимом. Человек, убивающий своего отца – в романе, – не становится героем только на этом основании. Важны его поступки, то, как он действует в конфликтной ситуации и как разрешает ее. Всякий может совершить преступление, но некоторые из преступлений имеют такое колоссальное значение, что совершившие их становятся чем-то бо́льшим, нежели просто преступниками. Ты понимаешь, о чем я?

– Прекрасно понимаю, – сказал Керли, – но давай без этих тонкостей да сложностей. Это все литература! Я тебе говорю прямо, что до сих пор ненавижу его такой лютой ненавистью, что убил бы без сожаления, если б это сошло с рук.

– Я уже вижу большую разницу… – начала Мона.

– О чем ты? – перебил он ее.

– Между тобой и героем романа.

– Не хочу я быть героем романа!

– Знаю, – мягко сказала Мона, – но ты ведь хочешь остаться человеком, не так ли? Если будешь думать так, как ты сказал, кто знает, может, и осуществишь свое желание. Что тогда?

– Тогда? Тогда я буду счастлив. Нет, не совсем так, тогда я успокоюсь.

– Потому что он не будет стоять у тебя поперек дороги, ты это хочешь сказать?

– Нет! Потому что прикончу его. А это другое дело.

Я почувствовал, что пора вмешаться:

– Послушай, Керли, Мону занесло в сторону. Думаю, я знаю, что она имела в виду. Преступник, совершающий преступление, и герой романа, делающий то же, отличаются один от другого тем, что последний не думает, понесет он наказание или нет. Его не заботит, что случится с ним после. Он должен выполнить свою задачу, и все…