Олдос Хаксли - Шутовской хоровод. Эти опавшие листья

Она быстро взглянула на него, потом опустила веки, отняла руки.

– Нужно пойти приготовить чай, – сказала она. – Слуги, – множественное число было трогательным преувеличением, – все ушли.

Галантно. Цельный Человек предложил пойти помочь. В подобных сценах интимной жизни есть свое неповторимое очарование. Но она не позволила.

– Нет, нет, – сказала она очень твердо, – я вам просто-таки запрещаю. Оставайтесь здесь. Я сейчас же вернусь. – И она вышла, плотно притворив за собой дверь.

Предоставленный самому себе, Гамбрил сел и принялся чистить ногти.

Что же касается молодой леди, то она помчалась в свою грязноватую кухоньку, зажгла газ, водрузила на огонь котелок с водой, поставила чайник и чашки на поднос и извлекла из коробки от печенья хранившиеся там остатки шоколадного торта, который подавался к чаю позавчера, когда были гости. Когда все было готово, она на цыпочках прокралась к себе в спальню и, сев за туалетный стол, принялась слегка дрожавшими от возбуждения руками пудрить нос и наводить румянец на щеки. Но когда уже был положен последний штрих, она продолжала сидеть перед зеркалом, разглядывая свое отражение.

Леди и поэт, думала она, grande dame и блестящий юный гений. Ей нравились молодые люди с бородой. Но он не художник, несмотря на бороду, несмотря на шляпу. Он что-то вроде писателя. Так она поняла; но он был сдержан, он был восхитительно таинствен. Она тоже, если уж на то пошло. Знатная леди выскальзывает в маске на улицу; прикасается к рукаву юноши: идем со мной. Она выбирает, не позволяет, чтобы ее выбрали. Юный поэт падает к ее ногам; она подымает его. Дело привычное.

Она раскрыла шкатулку с драгоценностями, вынула все свои кольца – их было, увы, не так уж много – и надела их. Два или три из них она, подумавши, снова сняла: ее озарила мысль, что эти кольца, пожалуй, несколько во вкусе «других людей».

Он очень умен, очень артистичен – только это не совсем то слово; он, по-видимому, знает все новинки, всех интересных людей. Может быть, он познакомит ее с некоторыми из них. И в нем столько непринужденности, при всех его познаниях, столько уверенности в себе. Но и она со своей стороны – в этом она была совершенно уверена – не сделала ни одного промаха. Она тоже была или по крайней мере казалась – а это самое важное – очень непринужденной.

Ей нравились молодые люди с бородой. У них такой русский вид. Екатерина Вторая была одной из великих женщин с причудами. В маске по улицам. Юный поэт, идем со мной. Или даже: юный приказчик из мясной. Но это – нет, это значит заходить слишком далеко, опускаться слишком низко. Хотя, конечно, жизнь, жизнь – она дана, чтобы жить, жизнь – чтобы наслаждаться. А дальше, дальше? Она все еще спрашивала себя, что же произойдет дальше, когда чайник, принадлежавший к курьезному сорту чайников, которые, закипая, свистят, начал выводить, сперва неуверенно, а затем, когда пар пошел вовсю, все более настойчиво, свою унылую замогильную песню. Она вздохнула и пошла снять его с огня.

– Разрешите помочь вам. – Когда она вошла в комнату, Гамбрил вскочил с места. – Что я могу сделать? – Он неумело суетился вокруг нее.

Леди поставила поднос на маленький столик.

– Н-ничего, – сказала она.

– Н-ничего? – с шутливой насмешкой передразнил он. – По-вашему, я н-ни на что н-не способен? – Он взял одну из ее рук и поцеловал.

– Ни на что сколько-нибудь с-существенное. – Она уселась и стала разливать чай.

Цельный Человек тоже сел.

– Так, значит, – спросил он, – полюбить с первого взгляда – это не с-существенно?

Она покачала головой, улыбнулась, подняла и опустила веки. Дело самое привычное: ничего существенного.

– Сахару? – спросила она.

Юный поэт благополучно здесь, блистает за ее чайным столом. Он предлагает ей свою любовь, а она, с равнодушным бессердечием той, для кого подобные приключения – самое привычное дело, предлагает ему сахар.

Он кивнул.

– Пожалуйста. Но если для вас это так несущественно, – продолжал он, – тогда я сейчас же уйду.

Леди прохохотала свою нисходящую хроматическую гамму.

– Нет, не уйдете, – сказала она. – Ничего не получится. – И она почувствовала, что grande dame нанесла блестящий удар.

– Вы правы, – согласился Цельный Человек, – ничего не получится. – Он помешал ложечкой в стакане. – Но кто вы такая, – и он быстро поднял на нее глаза, – вы, чертенок в юбке? – Ему и в самом деле очень хотелось знать; к тому же он сделал ей очень милый комплимент. – Что вы делаете со своей жизнью?

– Наслаждаюсь ею, – ответила она. – По-моему, жизнь создана для наслаждений. По-моему, наслаждаться жизнью – это наша первейшая обязанность. – Она говорила вполне серьезно. – Нужно наслаждаться каждым ее мигом, – сказала она. – Да, каждый раз по-новому, страстно, увлекательно, неповторимо.

Цельный Человек рассмеялся.

– Убежденная гедонистка. Понятно.

Она испытала неприятное чувство от мысли, что пресыщенные леди так не разговаривают. Она говорила скорей как молодая женщина, которая считает жизнь чересчур тусклой и повседневной и с удовольствием пошла бы в кино.

– Я очень убежденная, – сказала она, многозначительно играя лепестками магнолии и улыбаясь своей головоломной улыбкой. Необходимо было поддержать репутацию Екатерины Второй.

– Я так сразу и догадался, – с торжествующей наглостью усмехнулся Цельный Человек. – Убеждения превращают нас всех в трусов.

Пресыщенная леди ограничилась презрительной улыбкой.

– Не угодно ли шоколадного торта? – предложила она. Ее сердце билось. Что же дальше, что же дальше?

Наступило долгое молчание. Гамбрил доел свой шоколадный торт, мрачно допил чай и не произнес ни слова. Он вдруг обнаружил, что ему нечего сказать. Его жизнерадостная самоуверенность, казалось, на минуту покинула его. Теперь он был всего лишь Некто Мягкий и Меланхоличный, по глупости вырядившийся Цельным Человеком: овца в бобровой шкуре. Он окопался в своем бесконечном молчании и ждал; ждал, сначала сидя в кресле, а затем, когда это полное бездействие стало нестерпимым, расхаживая по комнате.

Она посмотрела на него, при всей своей невозмутимой выдержке, с некоторым беспокойством. Что это еще он задумал? О чем он размышляет? Когда он так хмурился, у него был вид юного Юпитера, бородатого и массивного (хотя, отметила она, несколько менее массивного, чем когда на нем было пальто), готовящегося метать громы и молнии. Может быть, он размышляет о ней? Видит ее насквозь под маской пресыщенной леди и сердится на то, что его пытались ввести в заблуждение? Или, может быть, ему с ней скучно, может быть, он хочет уйти? Ну что ж, пускай; ей все равно. Или, может быть, он просто такой – юный поэт, быстро переходящий от одного настроения к другому; в общем, это, кажется, самое правдоподобное объяснение, и к тому же самое лестное и романтическое. Она ждала. Оба ждали.