Уильям Уилки Коллинз - Женщина в белом

– Желаю вам легкого пути и скорейшего возвращения, – сказал я и затем добавил, дабы не держать молодого человека на расстоянии вытянутой руки от дел семейства Фэрли: – Я сегодня еду в Лиммеридж по делам. Мисс Холкомб и мисс Фэрли уехали погостить к каким-то друзьям в Йоркшир.

Глаза молодого человека сверкнули, он хотел было что-то сказать в ответ, но по его лицу снова пробежала та же нервная судорога. Он взял меня за руку, крепко пожал ее и исчез в толпе, не произнеся больше ни слова. Хотя он и был для меня почти чужим человеком, с минуту я стоял на месте, с сожалением глядя ему вслед. Благодаря моей профессии я довольно хорошо разбираюсь в молодых людях, чтобы по внешним признакам суметь определить, когда они сбиваются с пути, и теперь с сожалением должен заметить, что, продолжая свой путь к железной дороге, я более чем усомнился в благополучной будущности мистера Хартрайта.

Отправившись с дневным поездом, я приехал в Лиммеридж к ужину. В доме царила гнетущая пустота и скука. Я надеялся, что в отсутствие молодых леди компанию мне составит добрейшая миссис Вэзи, но она простудилась и не выходила из своей комнаты. Увидев меня, слуги так удивились, что начали спешить и суетиться самым нелепым образом, отчего наделали разных досадных ошибок. Даже дворецкий, достаточно старый и умудренный опытом, чтобы понимать, что делает, подал мне бутылку с портвейном охлажденной. Вести о здоровье мистера Фэрли были такими же, как всегда, а когда я послал сообщить ему о моем приезде, он велел передать, что будет счастлив видеть меня, но не раньше завтрашнего утра, поскольку неожиданное известие о моем приезде на весь оставшийся вечер повергло его в прострацию, нещадно усилив сердцебиение. Ветер уныло стонал всю ночь; то там, то здесь в пустом доме были слышны странный треск и скрип. Спал я ужасно дурно и, проснувшись в прескверном настроении, в одиночестве позавтракал в столовой.

В десять часов меня проводили к мистеру Фэрли. Он ожидал меня в своей обычной комнате, в своем обычном кресле, пребывая в своем обычном все ухудшающемся состоянии души и тела. Когда я вошел, его камердинер стоял перед ним, удерживая на весу тяжелую папку с гравюрами, такую длинную и широкую, как мой письменный стол. Несчастный иностранец скалил зубы самым подобострастным образом, однако от усталости он едва держался на ногах, в то время как его хозяин преспокойно пролистывал гравюры, выискивая в них скрытые красоты с помощью увеличительного стекла.

– Вы лучший из добрых старых друзей, – проговорил мистер Фэрли, лениво откидываясь на спинку кресла, прежде чем взглянуть на меня. – Вы совершенно здоровы? Как это мило, что вы приехали навестить меня в моем одиночестве, дорогой Гилмор!

Я надеялся, что при моем появлении камердинер будет отослан, но ничуть не бывало. Он продолжал стоять перед креслом своего хозяина, дрожа под тяжестью папки, а мистер Фэрли продолжал преспокойно сидеть, вертя увеличительное стекло меж своих белых пальцев, и перелистывать гравюры.

– Я приехал поговорить с вами об одном очень важном деле, – сказал я, – а посему, простите мою просьбу, полагаю, нам лучше побеседовать наедине.

Несчастный камердинер взглянул на меня с благодарностью. Мистер Фэрли с неописуемым удивлением повторил мои последние слова:

– «Побеседовать наедине»…

Я был не расположен шутить и твердо вознамерился дать ему понять, что имею в виду.

– Сделайте мне одолжение, позволив этому человеку удалиться, – сказал я, указывая на камердинера.

Мистер Фэрли поднял брови и сложил губы в саркастическую улыбку.

– «Человеку»? – повторил он. – Вы, должно быть, шутите, старина Гилмор! Что вы хотите сказать, называя его человеком? Какое это имеет к нему отношение? Возможно, он был человеком полчаса назад, прежде чем мне понадобилось взглянуть на гравюры, и снова станет им, когда мне надоест на них смотреть. Но сейчас он просто подставка для собрания гравюр. Разве вам может мешать во время разговора подставка, Гилмор?

– Может, – ответил я строго. – В третий раз, мистер Фэрли, я прошу вас остаться со мной с глазу на глаз.

Мой тон и поведение заставили его выполнить мою просьбу. Он взглянул на камердинера, сердито указал ему на кресло возле себя и сказал:

– Положите гравюры сюда и убирайтесь. Да не потеряйте страницу, на которой я остановился. Вы не закрыли эту страницу? Совершенно уверены, что не закрыли? Вы поставили колокольчик так, чтобы мне было удобно до него дотянуться? Да? Так какого же дьявола вы все еще здесь?

Камердинер ушел. Мистер Фэрли изогнулся в своем кресле, вытер увеличительное стекло носовым платком из тончайшего батиста и продолжил рассматривать гравюры, но уже сбоку. Было трудно сдержаться в подобных обстоятельствах, и все же я сдержался.

– Я приехал сюда, – начал я, – хоть этот визит и доставил лично мне множество неудобств, чтобы быть полезным в деле защиты интересов вашей племянницы и ваших родных, и посему, полагаю, я имею право рассчитывать на несколько минут вашего внимания.

– Не браните меня! – воскликнул мистер Фэрли, беспомощно откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза. – Пожалуйста, не браните меня! Я слишком для этого слаб!

Ради Лоры Фэрли я решил не позволить ему вывести меня из себя.

– Моя цель, – продолжал я, – просить вас хорошенько обдумать ваше письмо и не принуждать меня приносить в жертву законные права вашей племянницы и ее родных. Разрешите мне еще раз объяснить вам, как обстоят дела на самом деле. Это будет самый последний раз.

Мистер Фэрли покачал головой и жалобно вздохнул.

– Это жестоко с вашей стороны, Гилмор, очень жестоко, – сказал он. – Ну что же, продолжайте.

Я старательно растолковал ему суть дела, подробно осветив все важные моменты. Во время моего доклада он лежал, откинувшись в кресле с закрытыми глазами. Когда я закончил, он томно открыл их, взял со стола серебряный флакон с нюхательной солью и начал нюхать ее, по всей видимости испытывая некоторое облегчение.

– Добрый Гилмор, – сказал он, продолжая нюхать соль, – как это мило с вашей стороны! Самим своим существованием вы примиряете меня с такой несовершенной человеческой природой!

– Дайте мне простой ответ на простой вопрос, мистер Фэрли. Я еще раз повторяю, что сэр Персиваль Глайд не имеет ни малейшего права ожидать чего-то большего, чем проценты с капитала. Сам же капитал, если у вашей племянницы не родится детей, должен оставаться в ее распоряжении, а после ее смерти перейти к ее родным. Если вы будете на этом настаивать, сэру Персивалю придется уступить. Ему придется, говорю я вам, в противном случае за ним закрепится репутация человека, желающего заключить брак с мисс Фэрли, преследуя исключительно меркантильные интересы.