Уильям Уилки Коллинз - Женщина в белом

Мистер Фэрли шутливо помахал нюхательным флаконом в мою сторону:

– Вы, мой добрый старый Гилмор, как же вы ненавидите знатность и титулы! Вы терпеть не можете Глайда, потому что он баронет. Какой же вы радикал, мой бог, какой же вы радикал!

«Радикал!!!» Я был готов стерпеть многое, но, всю свою жизнь придерживаясь незыблемых консервативных принципов, не мог позволить, чтобы меня называли радикалом. Кровь во мне вскипела, я вскочил со своего места, но от негодования не мог произнести ни слова.

– Не сотрясайте стены, – воскликнул мистер Фэрли, – ради бога, не сотрясайте стены! Достойнейший Гилмор, я не хотел вас обидеть. Мои собственные взгляды столь либеральны, что порой мне кажется, будто я сам радикал. Да, мы с вами радикалы. Пожалуйста, не сердитесь. Я не могу ссориться с вами – мне не хватит на это оставшихся во мне жизненных сил. Не прекратить ли нам этот разговор? Да? Подойдите и взгляните на эти чудесные гравюры. Позвольте мне объяснить божественную красоту этих линий. Ну же, мой добрый Гилмор!

Пока он бормотал что-то в этом роде, мне, к счастью, удалось прийти в себя и тем самым сохранить лицо. Когда я заговорил снова, я уже настолько успокоился, что смог отнестись к его дерзости с безмолвным презрением, которого она и заслуживала.

– Вы ошибаетесь, сэр, – сказал я, – предполагая, что я предубежден против сэра Персиваля Глайда. Остается только сожалеть, что он до такой степени доверился в этом деле своему поверенному, что к нему самому теперь нельзя обратиться напрямую. Но, поверьте мне, я не предубежден против него. Мои слова в равной степени могли бы относиться к любому другому человеку, оказавшемуся в подобной ситуации, независимо от его положения. Принцип, который я защищаю, является общепризнанным. Если бы вы обратились в ближайший отсюда город к первому уважаемому юристу, он, даже будучи посторонним человеком для вашей семьи, сказал бы вам то же, что говорю вам я, будучи вашим другом. Он объяснил бы вам, что отдавать деньги девушки человеку, за которого она выходит замуж, против всех правил. Он, исходя из самой обычной, вполне законной предосторожности, ни при каких обстоятельствах не согласился бы поставить интересы мужа в получении двадцати тысяч фунтов в зависимость от жизни или смерти его супруги.

– Неужели, Гилмор? – прервал меня мистер Фэрли. – Если бы он сказал хотя бы вполовину что-нибудь столь же ужасное, уверяю вас, я позвонил бы Луи и велел бы немедленно препроводить его из дома.

– Вам не удастся поколебать моего терпения, мистер Фэрли! Ради вашей племянницы и памяти ее отца я буду сохранять спокойствие. Но прежде чем я покину комнату, вам придется взять всю ответственность за этот возмутительный брачный контракт на себя.

– Не надо, прошу вас, не надо! – сказал мистер Гилмор. – Подумайте, как дорого ваше время, Гилмор, – не тратьте же его понапрасну. Если бы я мог, я бы поспорил с вами, но я не могу, у меня не хватит жизненных сил. Вы хотите вывести из душевного равновесия меня, себя самого, Глайда и Лору, и – о боже! – все это ради того, что, по всей вероятности, вообще никогда не случится. Закончим же на этом, дорогой друг, закончим ради покоя и безмятежности!

– Стало быть, насколько я понимаю, вы остаетесь при своем мнении, выраженном в вашем письме?

– Да. Очень рад, что мы наконец поняли друг друга. Присаживайтесь же, ну же…

Я направился к двери; мистер Фэрли безропотно позвонил в колокольчик. Прежде чем покинуть комнату, я обернулся и в последний раз обратился к нему.

– Что бы ни случилось в будущем, сэр, – сказал я, – помните, я исполнил свой долг и предупредил вас о возможных последствиях. Как верный друг и поверенный вашей семьи, говорю вам на прощание: никогда, ни за кого на свете я не выдал бы свою родную дочь с таким брачным контрактом, какой вы вынуждаете меня составить для мисс Фэрли.

Дверь за моей спиной открылась, и на пороге меня ожидал камердинер.

– Луи, – произнес мистер Фэрли, – проводите мистера Гилмора, а потом возвращайтесь и снова подержите для меня гравюры. Прикажите подать вам хороший обед, Гилмор. Слышите, прикажите моим слугам, этим бездельникам, подать вам хороший обед!

Я чувствовал к нему такое отвращение, что не мог вымолвить в ответ ни слова, – повернувшись на каблуках, я молча вышел из комнаты. На двухчасовом поезде я вернулся в Лондон.

Во вторник я отослал брачный контракт с внесенными изменениями, по которому все те, кого мисс Фэрли желала бы облагодетельствовать, о чем сообщила мне самолично, практически лишались всяческой надежды получить из ее наследства хоть что-нибудь. У меня не было выбора. Другой юрист составил бы этот документ, если бы его отказался составить я.

Труд мой окончен. Мое личное участие в перипетиях этой семейной истории не простирается дальше того пункта, на котором я остановился. Другие будут описывать теперь странные события, случившиеся вскоре после этого. Преисполненный опасениями и печалью, заканчиваю я свой краткий рассказ. Преисполненный опасениями и печалью, повторяю я здесь прощальные слова, произнесенные мной в Лиммеридже: никогда, ни за кого на свете я не выдал бы свою родную дочь с таким брачным контрактом, какой я был вынужден составить для мисс Фэрли.

8 ноября. Лиммеридж

Сегодня утром мистер Гилмор уехал от нас.

Свидание с Лорой, очевидно, огорчило и удивило его гораздо сильнее, чем он хотел в этом признаться. Я боялась, судя по его лицу и поведению при расставании, что она нечаянно выдала ему истинную причину своего уныния и моего беспокойства. Это сомнение так сильно завладело мной после его отъезда, что я отказалась ехать кататься верхом с сэром Персивалем и вместо этого поднялась в комнату Лоры.

В этих трудных и печальных обстоятельствах я почти перестала доверять самой себе, особенно когда поняла, что недооценила силу несчастной привязанности Лоры. А между тем мне следовало бы знать, что деликатность, сдержанность и благородство, расположившие меня к бедному Уолтеру Хартрайту и завоевавшие мое искреннее восхищение и уважение, были именно теми качествами, которые со всей неотвратимостью привлекут к себе врожденную чувствительность и великодушие Лоры. Однако, пока она сама не раскрыла мне своего сердца, я даже не подозревала, что это новое чувство так глубоко укоренилось в ней. Сначала я подумала, что время и забота о ней изгладят это чувство. Теперь же я начинаю опасаться, что эта привязанность останется в ее сердце навсегда и неизбежно изменит Лору. Осознав, как сильно я ошибалась на этот счет, я стала сомневаться и во всем другом. Я засомневалась в сэре Персивале, несмотря на предоставленные им такие очевидные доказательства. Я даже не решалась поговорить с Лорой. Сегодня утром, стоя у двери в ее комнату, я не знала, стоит ли задать ей мучившие меня вопросы или нет.