Эрих Мария Ремарк - Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне

– Господа, – произнес мягкий бас с русским акцентом, – зачем так нервничать из-за фантазии. У меня здесь бутылка водки. Позвольте вас просить. Водка согревает сердце и успокаивает душу. – Русский раскупорил бутылку, отпил и протянул бутылку Штайнеру. Тот сделал глоток и передал ее Керну. Керн покачал головой.

– Пей, крошка, – сказал Штайнер. – Так надо. Учись.

– Водка очень хорошо, – подтвердил поляк.

Керн сделал глоток и передал бутылку поляку, который привычным жестом опрокинул ее в глотку.

– Он все выдует, этот помешанный на яйцах! – проворчал человек с пуляркой и вырвал бутылку. – Осталось совсем немного, – сказал он с сожалением, отпив из бутылки и возвращая ее русскому.

Тот сделал отрицательный жест.

– Ничего. Я выхожу сегодня вечером.

– Вы в этом уверены? – спросил Штайнер.

Русский слегка поклонился.

– Я готов сказать: к сожалению. Как русский, я имею паспорт Нансена [4] Ф. Нансен – известный норвежский путешественник и ученый. По его инициативе Лигой Наций были введены временные удостоверения личности, заменявшие паспорта (нансеновские паспорта), для лиц без гражданства и беженцев. – Здесь и далее примеч. перев. .

– Паспорт Нансена! – повторила с почтением пулярка. – Вы принадлежите в таком случае к аристократии бездомных.

– Весьма сожалею, что вам не посчастливилось так, как мне, – вежливо сказал русский.

– За вами все преимущества, – ответил Штайнер. – Вы были первыми. Вам принадлежало сострадание мира. Нам почти ничего не осталось. Нас еще жалеют, но мы обременительны и нежелательны.

Русский пожал плечами. Затем он протянул бутылку последнему человеку в камере, который до сих пор сидел молча.

– Прошу покорно выпить с нами.

– Благодарю, – ответил человек, отказываясь. – Я не принадлежу к вашему обществу.

Все посмотрели на него.

– У меня есть паспорт, родина, разрешение на прописку и разрешение на работу.

Все замолчали.

– Простите мой вопрос, – сказал через мгновение русский после некоторого колебания, – почему же вы тогда здесь?

– Из-за моей профессии, – возразил человек высокомерно. – Я не какой-нибудь сомнительный беженец без документов. Я порядочный шулер и карманный вор со всеми правами гражданства.

На обед был жидкий фасолевый суп без фасоли. На ужин – то же самое, только теперь это называлось кофе, и к нему полагался кусок хлеба. В семь часов громыхнула дверь. Русского выпустили, как он и предсказывал. Он простился со всеми, как со старыми знакомыми.

– Через две недели я загляну в кафе «Шперлер», – сказал он Штайнеру. – Может быть, вы уже будете там, а мне удастся что-либо узнать. До свидания!

В восемь часов полноправный гражданин и шулер дозрел и присоединился к обществу. Он вынул пачку сигарет и пустил ее по кругу. Все закурили. Благодаря сумеркам и тлеющим сигаретам камера стала почти по-домашнему уютной. Карманный вор рассказал, что здесь его держат только для порядка: проверяют, нет ли за ним дела за последние полгода. Он не думает, что ему что-нибудь пришьют. Потом он предложил сыграть и, как по волшебству, извлек из своей куртки колоду карт.

Стало темно, электричества не зажгли. Шулер был готов к этому. Еще один волшебный жест – появились свеча и спички. Свечу укрепили на выступе стены. Она давала тусклый, неровный свет.

Поляк, пулярка и Штайнер потеснились.

– Играть без денег? – спросила пулярка.

– Разумеется, – шулер улыбнулся.

– А ты? – спросил Штайнер Керна.

– Я не умею играть в карты.

– Надо учиться, крошка. Что же ты будешь делать по вечерам?

– Завтра. Сегодня не могу.

Штайнер обернулся. Слабый свет прорезал глубокие морщины на его лице.

– Что с тобой?

Керн покачал головой:

– Ничего. Устал немного. Я лягу на нары.

Шулер уже тасовал карты. Он делал это очень элегантно, прорезая колоду, карты щелкали.

– Кто сдает? – спросила пулярка.

Полноправный гражданин сдал. Поляк вытащил девятку, пулярка – даму, Штайнер и шулер – по тузу.

Шулер поднял глаза:

– Прикупаю.

Он вытянул карту. Снова туз. Улыбнулся и передал колоду Штайнеру. Тот небрежно открыл нижнюю карту колоды: вышел крестовый туз.

– Вот так совпадение, – засмеялась пулярка.

Шулер не смеялся.

– Откуда вы знаете этот трюк? – пораженно спросил он Штайнера. – Вы из наших?

– Нет, любитель. Поэтому меня вдвойне радует признание профессионала.

– Не в том дело! – шулер посмотрел на него. – Это, собственно, мой трюк.

– Ах так! – Штайнер раздавил сигарету. – Я научился ему в Будапеште. В тюрьме перед высылкой. У некоего Кетчера.

– Кетчер! Теперь понятно! – карманный вор облегченно вздохнул. – Значит, от Кетчера. Это мой ученик. Вы хорошо усвоили.

– Да, – сказал Штайнер, – путешествия расширяют кругозор.

Шулер передал ему карты и испытующе посмотрел на пламя свечи.

– Свет плохой – но мы ведь, разумеется, играем для души. Господа, не так ли? Так что не передергивать…

Керн лег на нары и закрыл глаза. Он был полон смутной серой тоски. С момента утреннего допроса он не переставая думал о родителях – в первый раз снова после долгого времени. Он вспомнил, как отец вернулся из полиции. Чтобы присвоить маленькую лабораторию по производству лечебного мыла, парфюмерии и туалетной воды, принадлежавшую отцу, один из конкурентов донес на него гестапо, обвинив его в антиправительственных высказываниях. План удался, как удавались в то время тысячи подобных планов. После шести недель ареста отец Керна вернулся домой совершенно сломленным человеком. Он никогда не говорил об этом; но он продал свою фабрику конкуренту по смехотворной цене. Потом последовало выселение, и начался побег без конца. Из Дрездена в Прагу, из Праги в Брюнн [5] Брно. , оттуда ночью через границу в Австрию; на следующий день по полицейскому приказу обратно в Чехию; через два дня снова тайно в Вену; ночь, лес, мать с переломанной рукой, неумело, наспех прибинтованной к шине из двух веток; потом из Вены в Венгрию; снова полиция; прощание с матерью, которая могла остаться, потому что была венгерского происхождения; снова граница; снова Вена; жалкая торговля вразнос мылом, туалетной водой, подтяжками и шнурками; вечный страх, что донесут или схватят; вечер, когда не вернулся отец; месяцы в одиночестве, из одного укрытия в другое…

Керн повернулся. При этом он кого-то задел. Он открыл глаза. На нарах около него лежал последний обитатель камеры, похожий в темноте на черный тюк. Это был мужчина лет пятидесяти, который за весь день почти ни разу не пошевелился.

– Простите, – сказал Керн, – я не видел…

Человек не ответил. Керн заметил, что глаза у него открыты. Он знал такое состояние: он часто наблюдал его за время своих скитаний. Самое лучшее тогда – оставить человека в покое.