Рэй Брэдбери - Гринтаун. Мишурный город

И тканые доспехи запестрели красками.

Какая царственность!

Величие Ганнибала, Рима, Альп,

Египетских саванов и гробниц, руин троянских

и дельфийских таинств…

По арабескам, наподобие этих, Виктория

некогда ступала.

На старой свалке для костей звериных

Теперь развешаны изысканные шкуры,

Добыча ржавчины и пыли. Sic transit gloria [9] Sic transit gloria ( лат .) – так проходит слава. .

Все в прошлом, потускнело, позабылось,

подобно рококо,

Но в юности я выбивал клубы коричневые пыли,

Протаптывая тропки, и вызывал такие ароматы,

От которых могли бы низвергаться короли

И восходили бы на трон безумцы прокаженные

И грешники, раскаявшиеся притворно.

Старинное зверье на бельевой веревке,

Подверженное солнцу и ветрам,

Приливам и отливам времени.

Я ласково вас поколачиваю ракеткой-выбивалкою

из проволоки,

Высматриваю тигров под сенью ваших

крутых холмов,

Стою, взойдя на трон, среди слепых,

нетерпеливых старых, сонных туш.

Я знаю, современные ковры-карпеты

Безвкусны, необъятны,

Ничтожны и пошлы,

Рассчитанные на человеков

И улиток, которые на завтрак, обед и ужин

Поедают беспроигрышный зефир и пастилу.

Ну где еще в подлунном мире

Слоны пасутся во дворах?

В далеких городах на северо-востоке, в Мичигане

Выходят ли мальчишки с бабушками на лужайки,

Натягивают ли веревки, гудящие, как струны,

Между верандой, дубом или вязом, развешивая

Породистых зверей с индийской статью,

Маячащих повыше их голов?

По-прежнему в такие дни весь город

Полнится сердечным перестуком,

Когда колдунья-бабка с мальчуганом,

Прабабушки с внучатами самозабвенно изгоняют

Время из основы и утка истоптанного гобелена,

Из жаркой плоти шерстяной,

Высвобождают Время, отдавая ветру, и смотрят,

Как сквозь миллиард следов

Из пыльной тучи проступают

Зеленые, неотразимой красоты деревья?

На общем языке способны ли еще общаться

стар и млад?

Широкий панцирь и уголья огнехода

для самой терпеливой божьей твари,

Чьи огненные очи наблюдают и шкура тертая

Почуяла усталость женщины, и вот мальчонка

принял эстафету:

Там, где одно биение замирает, другое сердце

начинает биться.

Разделенные утесом запыленной шкуры,

Пожилые и юные переглянулись,

Между ними века и мили,

И, придержав на миг свои стрекала,

Они друг другу улыбнулись.

Мне говорят: домой возврата нет,

Ни в коем случае не возвращайтесь,

А я домой вернулся,

И подгадал в тот час, когда,

Скользя по золоченым рельсам,

Поезд прибыл в сумеречный город.

Я еду в ореоле бронзы и вижу

Ржавчины налет на каждом листике,

На каждой кровле, балюстраде;

Вагон катился по высокой эстакаде,

Ход замедляя на пути к перрону,

А я смотрел на море сумерек,

Что ненадолго обволакивает мир

Перед рассветом и закатом.

Я вышел из вагона и зашагал по желтым доскам,

Добытым из мифических дворцов.

А вывеска с названием станции была из золота.

Деревья, вы только гляньте, носят эполеты!

Плющ на старой школе, как ослепительное

кружево.

А из тени кошачий глаз сигналы подает,

Которые сойдут за звонкую чеканную монету.

Посыпаны шафраном индейского песка

Тротуары, по которым я ходил.

Лужайки превратились в янтарные ковры,

по которым ползали

Кроваво-красные рабовладельцы муравьи,

от сочных красок ошалев,

Воображая, что попали в богатейший в мире

арсенал.

Простые пчелы в воздухе сплетают гобелен.

Вниз по наклонным балкам минувшего полудня

И грядущей ночи

Паук спускается по арфе из медвяной пряжи,

Которая, коль пробежать по струнам,

Исторгнуть может вопль чистейшего восторга.

Все-все залито было светом!

И самый воздух истекал сиропом вязким от ветра,

Заставляющего петь монеты, что гроздями

увешивали ветки.

Под каждым деревом лежали сорванным

джекпотом лавины листьев.

Просеменила мимо псина, щеголяя шерсткой,

словно из Форт-Нокса [11] На военной базе Форт-Нокс находится второе по значимости хранилище золотого запаса США. ,

С глазами-запонками, которые она носила

непринужденно,

Как должное, и уже забыла, и даже ухом не повела.

Дом в котором я родился,

Дом бабушки,

Ужасный самый и прекрасный самый,

Весь полыхал, когда я мимо проходил,

И пламя бушевало в окнах

От утопающего солнца.

Все стекла до единого – расплавленная бронза

Щитов старинных, на которых тысячи погибших

в битвах

Торжественно несли на погребальные костры

заката.

Словно вознесенные к моменту моего прихода,

Окна ослепительно сверкнули, оглашая воплями

лужайки,

Затем метнулись, чтоб запалить побольше

Факелов на полыхающих верандах,

заросших розами,

И чердаки пустились в пляс с роями

искр-светляков,

А купола на башенках желанием сладострастным

вспыхнули

И, обезумев, девственные люстры затрещали

огоньками.

Я встал как вкопанный.

Я зашагал по золотой траве,

Горящим башенкам позволив ослепить меня.

Никто ни разу мне не оказывал такой прием

За всю историю моих приездов и отъездов.

Ни разу мне не привалило подобное богатство.

Закату было ведомо о том, что нужно мне,

И он зажег мириады торжествующих огней,

Чтобы указать и осветить мне путь,

Сожжением счастья на моих глазах, слезящихся

от радости.

Закат все двери банков распахнул

И растранжирил все свои богатства

В один всепоглощающий момент.

За одиноким деревом учуял я холодную тень

Смерти,

Которая ждала, когда иссякнут бесшумные

потоки света,

Чтобы схватить не только деньги, но и меня.

Но в этот час благополучно все сложилось;

Вернулся я домой и чудом выбрал миг,

Заставивший весь мир, лишенный дара речи,

Оцепенеть, как в бронзе.

Став изваянием, питался я из воздуха гордыней,

И горлышками золочеными мне птицы напевали:

Ты будешь вечно жить. И летняя пора твоя,

став вечностью,

Останется прекрасной.

Я остался.

Погасло солнце.

В небе отключился свет.

Я, умудренный, пару дней спустя встал до рассвета,

Прошагал по улицам ночным

До станции и укатил туда, откуда прибыл,

И мне вдогонку солнце золото метнуло,

Чтоб город мятной зеленью зазеленел.

Все тем же королем, каким был по приезде,

Благодаря обману зрения, я, облаченный в

мантию, уехал.

Последнее, что я увидел: проспекты, магазины,

город,

Во блеске золота сусального омоложенный.

Согбенное под тяжестью дублонов

королевских древо