Рэй Брэдбери - Гринтаун. Мишурный город

погрузился и развел себе огонь пожарче:

Я же – сын, с благословления генетики

зажженный вновь.

Когда, протягивая руку, я нащупываю что-то,

Мерещатся его мне пальцы,

Восторженно дыша, благодаря Судьбу,

Я с каждым выдохом молитвы выдыхаю.

Когда я за себя благодарю, то я благодарю

его,

А значит, в двойном благодарении мы делим

Одно-единственное сердце на двоих;

Мы обожаем, любим эту душу, плоть

и члены,

Обитель нашу.

Мы – воплощение мечтаний каждого

из нас;

Он – давно почивший и растаявший,

А я – все, что осталось от воспоминаний

смутных

Об эскимо июньскими ночами…

Вот, наконец,

Окончен долгий, скучный банкет отцов

и сыновей длиною в жизнь

И мы бредем домой,

На том же тротуаре двое нас.

Шагаем как один.

И все же, бреясь вечером, тебя

Я в ярком зеркале забрызганном

Выискиваю взглядом в маске мыльной

пены.

Старик, тоскуя по тебе, я здесь найду тебя.

Ведь здесь твой дом

И костный мозг мой – твой по праву,

А я – твой сын.

И порознь никогда нас не было – двоих,

а мы едины были.

Некогда ты был один.

Но с переменой на море

Отлив, откатываясь прочь, вновь

возвращается,

Теперь, теперь, теперь, о, теперь…

Одним из нас двоих стал я.

Еще не открыв глаза, ты знаешь, каким будет

денек.

Накажешь небу, какого цвета ему быть,

Такого цвета оно и будет.

Скажешь солнцу, как сплести свои кружева,

Пробиваясь сквозь листву,

Устилая коврами ярких и темных оттенков

Росистую лужайку,

Так оно и сделает.

Раньше всех проснулись пчелы,

Они уже примчались, и умчались,

И снова прилетели, и улетели в поле,

И вернулись в позолоченной щетине,

Вознагражденные пыльцой,

И в эполетах, истекающих нектаром.

Вы слышите, как мимо пролетают,

Как зависают в воздухе?

И вытанцовывают свои послания,

Чтобы поведать всем, где прячется нектар,

Бальзам, дурманящий медведей и доводящий

их до исступления,

И вызывающий непроизвольное

слюноотделение у мальчишек, и

Заставляющий девчонок выпрыгивать прочь

из своих постелей

И обнажать, в горячем воздухе сверкая,

Свою дельфинью сущность,

Застывшую навечно

На одной-единственной

Волне остекленевшей…

Тропинки опустели, затерялись, заросли травой.

По ним когда-то мы прокладывали путь сквозь

Летние деньки с моим индейцем-братцем

И его трусливою, ленивою дворняжкой,

Что тормошила его летом на рассвете,

А он зевал, распространяя запах газировки

с шоколадом.

Толкуют, будто Время должно остановиться.

Вот оно и стало:

Я старый посетил овраг на той неделе,

Четыре десятилетия спустя,

Со мною Скип, и Том, и Эл:

Колодец изумрудный, но разве кто-нибудь

горланит,

Чтоб эхо разбудить;

Деревья высоки, но разве кто-нибудь качается

на ветках,

Подобно дикарям;

вот облака бегут, протаптывая травяные тропы,

но не мальчишки.

Неужели закатная пора Земли настала?

Оглядываюсь, чтобы окинуть взглядом дома,

и улицы, и город,

И хочется заплакать:

Да почему же нету никого в Овраге, боже

праведный, ну почему?

Никто пещер не роет и кубарем не катится с горы?

Отважные Индейцы не ловят раков,

не мечут копья и не городят запруды?

Но я уже немолод, может быть, мне память

изменяет:

Качели не навешивал и по плющу не лазал я?

О боже!

Мириады летних выходок-проделок!

Здесь мы мочились, выписывая на песке свои

автографы,

И точки ставили над «i».

Здесь под мостом нас дожидался Призрак Оперы

в засаде.

Ночами звездными, охваченные страхом,

Домой бежали мы со Скипом по влажному оврагу,

И улица за улицей, как сумрачное кладбище в кино.

Что? Нет здесь ничегошеньки? Ни воплей,

ни мальчишек,

Ни хижин на деревьях в поднебесье?

Обиженный, ошеломленный, потрясенный,

Я заморгал и снова вопросил: Но почему же?

Мой пожилой шофер, стоящий рядом, за спиною,

на холме,

Окидывая взглядом Овраг и Заросли, промолвил:

Должно быть, у мальчишек нынче есть поважней

дела.

Я возмутился, сдерживаясь, чтобы не разбушеваться.

Рыдает сердце от каталитического ускорителя ТВ.

Я простоял еще минуту, глядя вниз на город, где

Гуляет ветер лета и где кишмя кишат антенны-пауки.

Издалека доносится журчание телепередач.

Я знаю, днем

Мальчишки, которых я ищу, находят мультики,

и дома

Прячутся, подобно обитателям морским под

камнем.

В компании родни, увязшей в комментариях

Кронкайта [17] Уолтер Кронкайт (1916–2009) – известный американский комментатор вещательной компании Си-Би-Эс. ,

Как в тазу с цементом, чтоб в шесть часов смотреть

НЕ-НОВОСТИ.

Услышав это и увидев сидящих дома, взаперти

и в отчуждении,

Я исторгаю древний клич,

С холма сбегаю и пересекаю Овраг от берега до

берега,

В ботинках, хлюпающих ключевой водой, стою

и плачу.

Издалека, из прошлого, мне кажется, я слышу

мамин голос,

Пронзительный, высокий, как свисток, давно

угасший, но протяжный: Домой!

И вот последний повзрослевший мальчик времени

и летних снов,

Обескураженно взяв обувь в руки,

Топает по склону из милых сердцу зарослей Оврага,

по травам,

Прямиком

Домой.

Не из Византии я родом,

А из иного времени и места,

Где жил простой народ,

Испытанный и верный.

Мальчишкой рос я в Иллинойсе.

А именно в Уокигане,

Название которого

Непривлекательно и

Благозвучием не блещет.

Оттуда родом я, друзья мои,

А не из Византии.

В своих воспоминаниях

Издалека, с верхушки дерева

я вижу землю, лучезарную,

Любимую и голубую,

Такую и Уильям Батлер Йейтс

Признал бы за свою.

Дом, где я жил, был высечен

Из злата наивысшей пробы,

Добытого из одуванчиков

Пчелами-мотовками на просеке,

Среди пчелиного жужжания.

Ну и, конечно, изысканные наши вина

Происходили от того же одуванчика,

Что и моя шевелюра, яркая, как летний

день;

Я окунался с головой в бадью для дождевой

воды

Глаза промыть и вишней красил губы,

Мой крик – мой вопль чистого восторга:

Византия? Нет. Я из племени индейцев,

Девчонок и мальчишек, что зовется Иллинойс.

И все равно гудели пчелы все индейские:

Византия!

Византия!

Среди мифических героев мы росли

И ложкою хлеб Иллинойса намазывали

Светлым джемом – божественною

Пищей, чтобы его разбавить

Арахисовым маслом, воображая,

Будто оно того же цвета, что и

Бедра Афродиты…