Фрэнсис Фицджеральд - Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями

После смерти Гэтсби Восток стал представляться мне именно в таком виде – искаженном до невозможности восстановить нормальное изображение. Поэтому, когда в воздухе появился сизый дым хрупкой увядшей листвы, а ветер своими ледяными порывами стал превращать влажное белье, висящее на веревке, в дерево, я решил возвратиться домой.

Оставалось одно дело, которое мне нужно было сделать прежде, чем уехать, – очень неприятное дело, которое, наверное, лучше было бы вообще оставить в покое. Но я хотел оставить порядок после себя, а не просто довериться этому услужливому и равнодушному морю, что оно смоет своими волнами мои следы. Я встретился с Джордан Бейкер и долго рассказывал ей о том, что было между нами, об обстоятельствах, повлиявших на наши отношения, а также о том, что происходило после того со мной; она лежала совершенно неподвижно в большом кресле и слушала.

Она была в одежде для гольфа, и я помню, тогда я подумал, что если бы ее сфотографировать, получилась бы хорошая фотография для журнала: подбородок немного беспечно приподнят, волосы цвета осенних листьев, лицо того же коричневого оттенка, что и беспальцевая перчатка, лежащая у нее на колене. Когда я закончил свою речь, она сообщила мне без каких-либо вступлений, что она помолвлена с другим. Мне это показалось сомнительным, несмотря на то, что вокруг нее вертелось несколько женихов, за которых она могла выйти замуж по одному кивку головы, но я сделал вид, что удивлен. С минуту я колебался, не совершаю ли я ошибку, потом еще раз быстро все взвесил и встал, чтобы попрощаться.

– А ведь ты меня бросил, – вдруг сказала Джордан. – Ты бросил меня по телефону. Сейчас, конечно, мне уже наплевать на тебя и на все, что с тобой связано, но тогда это было для меня что-то новое, и какое-то время я не могла оправиться от шока.

Мы пожали друг другу руки.

– Ах, да: а помнишь, – прибавила она, – тот разговор между нами о вождении автомобилей?

– Н-не совсем.

– Ты сказал тогда, что плохому водителю ничего не угрожает только до того мгновения, пока ей не встретится другой плохой водитель. Похоже, я встретила второго плохого водителя, не так ли? Я хочу сказать, что с моей стороны было беспечностью так ошибиться в моих догадках о тебе. Я думала, что ты все-таки честный, прямой человек. Я думала, что это предмет твоей тайной гордости.

– Мне тридцать лет, – сказал я. – Уже пять лет, как я вышел из того возраста, когда я мог врать самому себе и называть это честностью.

Она ничего не ответила. Злой, наполовину еще влюбленный в нее и полный горечи сожаления, я повернулся и вышел.

Однажды вечером в конце октября я увидел Тома Бьюкенена. Он шел впереди меня по Пятой Авеню своей настороженной, агрессивной походкой со слегка разведенными в стороны руками, будто готовыми к отражению нападения; его голова резко поворачивалась в разные стороны, следуя за его беспокойными, вечно бегающими глазами. В тот момент, когда я замедлил шаг, чтобы не перегонять его, он остановился и начал всматриваться в окна ювелирного магазина. Вдруг он увидел меня и отступил назад, протягивая мне руку.

– В чем дело, Ник? Ты что, не хочешь пожать мне руку?

– Не хочу. Ты знаешь, что я о тебе думаю.

– Ты с ума сошел, Ник! – сказал он. – Слетел с катушек. Какая муха тебя укусила?

– Том, – сказал я, – что ты сказал тогда вечером Уилсону?

Он уставился на меня, не говоря ни слова, и я понял, что правильно догадался о том, что происходило в те часы, когда Уилсон полностью исчез из виду. Я развернулся и начал было уходить, но он сделал шаг в мою сторону и схватил меня за руку.

– Я сказал ему правду, – сказал он. – Он подошел к двери, когда мы уже готовы были уезжать, а когда я послал сказать ему, что нас нет дома, он попытался силой прорваться к нам наверх. Он был в таком безумном состоянии, что мог бы запросто убить меня, если бы я не сказал ему, кому принадлежит автомобиль. Его рука лежала на револьвере в кармане все время, пока он находился в доме… – Вдруг его тон стал вызывающим. – Ну и что, что я сказал ему? Этот тип сам нарвался. Он бросил пыль в твои глаза точно так же, как и в глаза Дэйзи, но на самом деле это был жестокий человек. Он переехал Миртл, как какую-то собаку, и даже не остановил свой автомобиль.

Мне нечего было сказать ему, кроме того единственного непроизносимого факта, что это была неправда.

– И если ты думаешь, что я не испил свою чашу страданий, то послушай: когда я пришел в ту квартиру, чтобы избавиться от нее, и увидел ту чертову коробку с собачьими галетами, стоящую там, на буфете, я сел и заплакал, как ребенок. Клянусь богом, это было ужасно…

Я не мог ни простить его, ни сострадать ему, но из его слов я понял, что то, что он сделал, было в его глазах абсолютно оправданным. Вся их жизнь была такой – крайне беспечной и беспорядочной. Они были неосторожными, беспечными людьми, Том и Дэйзи: они разбивали вдребезги предметы и лишали жизни живых существ, а потом возвращались в свою нору из мешков денег или своей космической беспечности, или чего там еще, что объединяло и удерживало их вместе, предоставляя другим расхлебывать ту кашу, которую они заварили…

Я пожал ему руку; было глупо не сделать этого, так как в какое-то мгновение я понял, что разговариваю с ребенком. После этого он вошел в свой ювелирный магазин покупать жемчужное ожерелье – или, быть может, всего лишь пару запонок, – избавленный навеки от моей провинциальной ранимости.

Дом Гэтсби был по-прежнему пуст, когда я уезжал: трава на его газоне стала такой же высокой, как и на моем. Один из водителей такси на поселке, проезжая мимо ворот Гэтсби, каждый раз останавливался на минутку и показывал пальцем внутрь ворот; скорее всего, именно он довез Дэйзи и Гэтсби до Ист-Эгга в ту злосчастную ночь, и, скорее всего, у него была своя версия всей этой истории. У меня не было никакого желания услышать ее, и я обходил его стороной всегда, когда сходил с поезда.

Субботние вечера я проводил исключительно в Нью-Йорке, потому что память о тех блестящих, ослепительных вечеринках у Гэтсби была во мне настолько жива, что до сих пор мне все еще казалось, что я слышу приглушенные звуки музыки и смеха, непрерывно доносящиеся из его сада, и шум автомобилей, подъезжающих и отъезжающих от его дома. Однажды вечером я таки услышал шум реального, а не воображаемого автомобиля и увидел, как огни его фар замерли у его крыльца. Но я не пытался выяснять подробности. Скорее всего, это был кто-то из его гостей, который жил все это время где-то на краю земли и не знал, что пир уже окончен.

В ночь накануне отъезда, когда мой чемодан был уже собран, а автомобиль продан бакалейщику, я заглянул на соседний газон, чтобы еще раз окинуть взглядом этот огромный до нелепости дом, не принесший удачи. На белых ступеньках крыльца в лунном свете ясно виднелось неприличное слово, нацарапанное куском кирпича каким-то мальчишкой; я стер его, проведя жесткой подошвой моего ботинка по камню. Потом я медленно спустился к пляжу и растянулся на песке.