Луиза Мэй Олкотт - Взрослая жизнь

– Мы за него держимся, когда приходится лежать у лошади на боку, противоположном от врага, и стрелять из-под шеи на круговом галопе. Я тебе покажу.

Дан вскочил в седло, спустился с лестницы и погнал лошадь по лужайке: он то сидел у Окту на спине, то скрывался до половины, повиснув на поводе и стремени, то соскакивал и бежал рядом – она явно наслаждалась этим спектаклем; Дон мчался следом в несказанном собачьем восторге: он вновь был на свободе и рядом с друзьями.

Зрелище было великолепное: три диких создания наслаждались скачкой, и столько было в них энергии, грации и свободы, что ухоженная лужайка на миг предстала прерией, а зрители почувствовали, что после этого соприкосновения с другой жизнью собственная кажется им очень тихой и бесцветной.

– Это лучше всякого цирка! – воскликнула миссис Джо, которой очень захотелось стать девочкой и промчаться галопом на этом скакуне – пойманной молнии. – Предчувствую, что работы у Нан будет хоть отбавляй – только успевай чинить кости, потому что Тед переломает их себе все до последней, пытаясь сравняться с Даном.

– Несколько падений не повредит, а новое удовольствие и новая ответственность, безусловно, пойдут ему на пользу. С другой стороны, боюсь, Дан не сможет ходить за плугом, привыкнув к такому Пегасу, – откликнулся мистер Баэр, а вороная кобылка тем временем перескочила через калитку, промчалась по дорожке, остановилась по первому же слову и стояла, вздрагивая от возбуждения; Дан же спрыгнул на землю и дожидался аплодисментов.

Зрители на них не поскупились, причем его любимице явно досталось больше, чем ему самому. Тед потребовал, чтобы урок езды ему дали немедленно, и очень быстро освоился в непривычном седле. Окту оказалась послушной, как ягненок, поэтому он поехал рысью в сторону колледжа – хвастаться. С холма торопливо спустилась Бесс – она видела скачку издалека; все собрались на веранде, Дан же сдернул покрывало с большого ящика, который срочная почта «скинула» перед дверью – выражаясь его собственными словами.

Дан обычно путешествовал налегке, по-походному, и терпеть не мог, чтобы багаж превосходил объемы его видавшего виды саквояжа. Но раз уж теперь у него завелись кое-какие деньги, он решил обременить себя небольшой коллекцией трофеев, которые добыл луком и копьем, и привезти их домой, в дар друзьям.

«Нас тут моль загрызет», – подумала миссис Джо, когда из ящика появилась лохматая голова, за ней – коврик из волчьей шкуры, чтобы ставить на него ноги, медвежья шкура – для того же употребления в кабинете у профессора – и индейские наряды, разукрашенные лисьими хвостами, для мальчиков.

Отличные вещи, не очень подходящие для теплого июльского дня, но приняты они были с восторгом. Тед с Джози немедленно «нарядились», разучили боевую пляску и принялись изумлять своих друзей дикими скачками по дому и саду, с томагавками, луками и стрелами в руках – успокоились они, только когда устали.

Красочные птичьи крылья, пышная трава из пампасов, ожерелья из раковин и прекрасные изделия из бисера, коры и перьев очень порадовали девочек. Минералы, наконечники стрел и неумелые зарисовки заинтересовали профессора, а когда ящик опустел, Дан презентовал мистеру Лори отдельный подарок – несколько индейских песен-плачей, записанных на бересте.

– Для полноты картины нам теперь не хватает только вигвама. Меня так и подмывает накормить вас за ужином кукурузными лепешками и сушеным мясом, храбрые мои воины. После такого зрелища никто не станет есть баранину с горошком, – заметила миссис Джо, обозревая живописный беспорядок в длинной прихожей, где на цветастых коврах тут и там возлежали фигуры, украшенные перьями, мокасинами и бисером.

– Лосиные носы, языки буйволов, бифштексы из медвежатины и жареный костный мозг мне больше по вкусу, но я не против смены меню; так что несите сюда барашка и это ваше зеленое мясо, – ответил Дан изнутри ящика, где он величественно расселся, будто вождь в окружении своего племени, а у ног его вытянулся могучий пес.

Девочки принялись разбирать его вещи, однако далеко не продвинулись; до какого бы предмета они ни дотрагивались, оказывалось, что у него есть собственная история – захватывающая, смешная или невероятная; в общем, они так толком ничего и не сделали, пока мистер Лори не увел Дана.

Как раз начались летние каникулы, и как любопытно было смотреть на замечательные перемены, которые приезд Дана и Эмиля привнес в тихую жизнь кружка ученых людей; с ними будто налетел живительный порыв свежего ветра. Многие студенты оставались на время каникул в колледже, а в Пламфилде и на Парнасе старались, как могли, скрасить их жизнь удовольствиями – ведь большинство были родом из дальних штатов, из бедных семей, возможностей развлекаться и приобщаться к культуре у них было мало. Эмиль, благодаря своему обаянию, пользовался колоссальной популярностью и среди юношей, и среди девушек и постоянно вращался в обществе, как это принято у моряков; Дан же явно робел при виде «прелестных ученых барышень», отмалчивался, оказавшись в их кругу, и смотрел на них, точно орел на стайку голубок. Сойтись со студентами ему оказалось проще, и он сразу же превратился в их героя. Дану пошло на пользу их искреннее восхищение его по-настоящему мужскими достижениями, ибо он очень остро ощущал пробелы в собственном образовании и часто гадал, не найдется ли в книгах уроков не менее ценных, чем те, которые он черпал из богато проиллюстрированного тома Природы. Несмотря на его молчаливость, девушки открыли для себя его многочисленные достоинства и взирали на Испанца (такое ему дали прозвище) с явственной благосклонностью; дело в том, что его черные глаза оказались куда красноречивее языка, так что добросердечные создания самыми разными прелестными способами выказывали ему свою дружескую заинтересованность.

Дан это видел и старался соответствовать – не давая воли языку, окорачивая себя в грубоватости и вообще следя за тем, какое впечатление производят его слова и поступки, – ему очень хотелось прослыть воспитанным человеком. Дружеское общение согрело его одинокое сердце, просвещенное окружение подвигало проявлять лучшие стороны характера, а перемены, которые произошли за время его отсутствия и в других, и в нем самом, сделали родной дом едва ли не новым миром. После жизни в Калифорнии в нем казалось покойно и уютно – вокруг знакомые лица, помогающие забыть многое из того, о чем сам он сожалел, и поддерживающие в нем решимость окончательно завоевать доверие этих славных юношей и уважение этих невинных дев.

Итак, днем были конные прогулки, гребля и пикники, по вечерам – музыка, танцы и театральные представления; все сходились на том, что таких веселых каникул не случалось уже много лет. Бесс сдержала слово: ее любимая глина покрывалась пылью, она же развлекалась с друзьями или занималась музыкой под руководством отца, который радовался свежим розам, расцветавшим на ее щеках, и смеху, который разогнал былую ее мечтательную задумчивость. Джози меньше ругалась с Тедом, поскольку Дан умел так на нее посмотреть, что она сразу же затихала, – и почти столь же благотворное действие он оказывал и на ее буйного кузена. Что касается этого непоседливого юноши, ему больше других помогла Окту: ее чары полностью затмили очарование велосипеда, который до того был главной отрадой его сердца. Он с утра до ночи скакал на неутомимой лошадке и стал заметно крепчать – к великой радости матери, которая опасалась, что ее бобовый стебелек растет слишком стремительно в ущерб здоровью.